Собственно, поэтому он и решил отдалиться от неё и найти кого-то… более приземлённого.

– Прости, – проговорив последнее признание, Тимоха принимается извиняться.

А мне становится смешно. В самом деле, так обо мне ещё никто не отзывался…

Приземлённая Криска! Вот смеху было бы, услышь это определение дядя Росм. И ведь он сказал бы, что Тимоха попал в самую точку.

– Ничего! – выдавливаю и заливаюсь звонким смехом. Так легко вдруг стало, и даже усталость куда-то пропала.

– В самом деле, прости! – парень принялся извиняться пуще прежнего, восприняв мою реакцию по-своему. – Я не хотел тебя обидеть! Ты замечательная девушка, такая…

Пока он подбирает слова я пытаюсь успокоиться:

– Хозяйственная? – выдавливаю, но вновь заливаюсь смехом.

И Тимоха краснеет, словно свекла, вырванная с грядки.

Смеюсь я, кажется, целую вечность, но смех этот так заразителен, что и парень прекращает смущаться и несмело улыбается. А когда я замолкаю, то, переведя дыхание, от всей души выдаю:

– Ну и дурень же ты, Тимоха!

Право слово, это надо до такого додуматься? Не подходит он ей, видите ли, или она ему, тут как посмотреть. Амели, зуб даю, думает, что это она недостойна прекрасного принца, а он тут старательно убивается и показательно страдает, подыскивая себе приземлённую и не такую одухотворённую нимфу, как прекрасная возлюбленная.

– Почему дурень? – немного обижено бубнит он, и я принимаюсь объяснять, казалось бы, такие обычные вещи.

– А потому, шальная твоя голова, что дева твоя, которой якобы не нужен такой неинтересный и неспособный обеспечить балами да приёмами парень, как только увидела тебя, так расцвела, словно редкая горная лилия. И столько страдания, никому не нужного, должна заметить, появилось в её глазах, когда увидела рядом меня. Только дурнем и остаётся тебя называть.

Может я и несведуща в делах сердечных, личный опыт можно описать двумя словами, но и так вижу, она любит его, а он любит её, и никто, совсем никто не препятствует им быть вместе, кроме, само собой, глупых предрассудков Тимохи. Предрассудков, что мучают двух людей разом, отравляя столь прекрасное чувство.

– Ты не понимаешь, – пытается растолковать мне высший смысл извращённого мучения, да только ему ли тягаться со мной?

– Нет уж, это ты не понимаешь – для чего мучать друг друга, если можно, для начала, хотя бы просто поговорить? Откровенно, не замалчивая самые потаённые страхи.

Удивительно, как можно испортить себе жизнь, вбив в голову эдакую глупость.

Парень опускается на ступеньку крыльца моего дома, и я присаживаюсь рядом с ним. Молчим, потом я осторожно касаюсь его плеча и убедительно говорю:

– Иди. Пока ты ещё можешь всё исправить.

Он смотрит на меня сначала обречённо, а потом неожиданно улыбается широко и искренне:

– Я так и сделаю. Да. Конечно! Ты права.

Хмыкаю, не способная больше на проникновенные речи, да и испарившаяся было усталость набросилась с новой силой, стоило только присесть.

Он аккуратно складывает мои покупки прямо там же на пороге и бросается обнимать меня. Да так усердно это у него выходит, что я впрямь опасаюсь, что кости мои не выдержат такой благодарности:

– Спасибо тебе! Безмерное спасибо! Я так тебе благодарен!

– Пользуйся на здоровье, – сиплю едва слышно и счастливо вздыхаю, когда меня, наконец-то выпускают из железной хватки. Тимоха вновь пытается отблагодарить меня, но я выставляю вперёд ладонь: – Иди!

Второй такой любвеобильности я не выдержу. И тогда вместо дел своих сердечных, ему придётся вызывать целителя и запускать моё хрупкое сердце.