Его очаровательные противницы только вскинули головки и принялись спешно разыскивать свои чепцы и шали, а словесную перепалку с ним предоставили миссис Джинивин, которая, очутившись в роли поборницы женских прав, сделала слабую попытку постоять за себя.

– А что ж тут такого, Квилп? – огрызнулась она. – Вот возьмут и останутся к ужину, если моя дочь захочет их пригласить!

– Разумеется! – воскликнул Дэниел. – Что ж тут такого – возьмут и останутся!

– Уж будто и поужинать людям нельзя! Что же в этом неприличного или зазорного? – продолжала миссис Джинивин.

– Решительно ничего, – ответил карлик. – Откуда у вас такие мысли? А уж для здоровья как хорошо! Особенно если обойтись без салата из омаров и без креветок, которые, как я слышал, вызывают засорение желудка.

– Вы, разумеется, не захотите, чтобы с вашей женой приключилась такая болезнь или какая-нибудь другая неприятность? – не унималась миссис Джинивин.

– Да ни за какие блага в мире! – воскликнул карлик и ухмыльнулся. – Даже если мне посулят такое благо, как двадцать тещ. А я был бы так счастлив с ними!

– Да, мистер Квилп! Моя дочь приходится вам супругой, – продолжала старушка с язвительным смешком, который должен был подчеркнуть, что карлику полезно лишний раз напомнить об этом обстоятельстве. – Она приходится вам законной супругой!

– Справедливо! Совершенно справедливо! – согласился он.

– И надеюсь, Квилп, она вправе поступать по собственному усмотрению, – продолжала миссис Джинивин, дрожа всем телом не то от гнева, не то от затаенного страха перед своим зловредным зятем.

– Я тоже надеюсь, – ответил он. – Да разве вы сами этого не знаете? Так-таки и не знаете, миссис Джинивин?

– Знаю, Квилп, и она воспользовалась бы своим правом, если бы придерживалась моих взглядов.

– Почему же, голубушка, вы не придерживаетесь взглядов вашей матушки? – сказал карлик, круто поворачиваясь к жене. – Почему, голубушка, вы не берете с нее примера? Ведь она служит украшением своего пола, – ваш батюшка, наверно, не уставал твердить это изо дня в день всю свою жизнь!

– Ее отец был счастливейшим человеком, Квилп, и один стоил двадцати тысяч некоторых других, – сказала миссис Джинивин, – двадцати миллионов тысяч!

– А я его не знал! Какая жалость! – воскликнул карлик. – Но если он был счастливцем, то что же сказать о нем теперь! Вот кому повезло! Зато при жизни он, надо думать, очень мучился?

Старушка открыла рот, но тем дело и ограничилось. Квилп продолжал, так же злобно сверкая глазами и тем же издевательски-вежливым тоном:

– Вам нездоровится, миссис Джинивин. Вы, должно быть, переутомились – болтаете много, я же знаю вашу слабость. В постель ложитесь, в постель! Прошу вас!

– Я лягу, когда сочту нужным, Квилп, и ни минутой раньше.

– Вот сейчас и ложитесь. Будьте так добры, ложитесь! – сказал карлик.

Старушка смерила его гневным взглядом, но отступила и, пятясь все дальше и дальше, очутилась наконец за дверью, мгновенно закрытой на щеколду, вместе с гостями, запрудившими всю лестницу.

Оставшись наедине с женой, которая сидела в углу, дрожа всем телом и не поднимая глаз от пола, карлик стал в нескольких шагах от нее, сложил руки на груди и молча уставился ей в лицо.

– Сладость души моей! – воскликнул он наконец и громко причмокнул, точно эти слова относились не к жене, а к какому-то лакомству. – Прелестное создание! Очаровательница!

Миссис Квилп всхлипнула, зная по опыту, что комплименты ее милейшего супруга не менее страшны, чем самые яростные угрозы.

– Она… она такое сокровище! – с дьявольской ухмылкой продолжал карлик. – Она бриллиант, рубин, жемчужина! Она золоченый ларчик, усыпанный драгоценными каменьями! Как я люблю ее!