– Но в воде может быть что-то такое, что съедает…

– Помолчите. Вы слишком много говорите. Не говорите и не думайте. Только плывите.

– Я не могу не думать. Я думаю беспрерывно…

– Тихо!

Он берет Беллу за руки и тянет на себя. Белла теряет равновесие.

– Оттолкнитесь от дна и работайте ногами. Я вас держу. Не бойтесь. Двигайте ногами, как ластами.

– Что такое ласты?

– Делайте, как я говорю!

Белла повисает на его руках.

– Ну почему вы совсем не двигаетесь, Белла?! Вода вас удержит, только немного помогите ей! Вы идете на дно, как деревянная колода.

Он впервые назвал меня по имени, думает Белла.

– Я никогда не научусь. Оставьте меня.

– Я вас не оставлю.

– Правда?

Он вдруг останавливается и, глядя черными глазами в черную воду, говорит:

– Чего вы от меня хотите, Белла?

Медсестра Аллочка вихрем врывается в кабинет и садится напротив Григорьевны.

– Вы слышали?

– Что? – Григорьевна чувствует себя слабой и будто больной. Григорьевну раздражает Аллочка и этот ее непонятно откуда взявшийся ажиотаж.

– Помните ту сумасшедшую кошатницу, что к нам приходила? Вы еще говорили, что она ваша соседка. Какое-то странное имя – французское или итальянское…

– Венгерское.

– Ну да, венгерское.

– И что? Говори, не интригуй.

Аллочка выдерживает паузу.

– Сделать вам чай, Григоривна? – говорит.

– Алла! Что там случилось?! Что ты знаешь?

– Сегодня утром ее забрали.

– Кто забрал? Куда?

– Ну, в психушку. Мне водитель «скорой» рассказал, а я сразу поняла, что это она.

Григорьевна поднимается и нервно ходит вокруг Аллочки.

– Вряд ли это она. Зачем бы ее забирать?

– Григоривна, здесь сомнений быть не может. Сто процентов наша кошатница. Все как вы и сказали: первый этаж, шестая палата!

Аллочка достает из сумки два пряника, один начинает есть сама, другой дает Григорьевне.

– Возьмите, скушайте, подкрепитесь. Небось еще ничего не ели, правда?

– Алла, расскажи все, что ты знаешь.

– Да что тут рассказывать. Разгуливала по улице в чем мать родила!

– Что?

– Да-да. Голая, совсем голая ходила по вашей Петропавловской в сопровождении двух десятков бездомных псов и котов. То еще зрелище! Двоих санитаров псы покусали – защищали свою хозяйку. Такой был страшный шум, что даже сигнализация на машинах сработала.

– Этого не может быть, Алла…

– Ну да, не может… Я вам говорила: баба без секса дуреет.

Григорьевна без сил опускается в кресло и закрывает руками лицо.

– Григоривна, с вами все в порядке? Я хочу сегодня отпроситься пораньше. У меня у тети день рождения.

– Да, конечно.

Григорьевна нервно дышит, хватая ртом затхлый медикаментозный воздух.

– Слушай, Алла, я у тебя кое-что попрошу взамен. Стрельни для меня у кого-нибудь сигарету.

– Вы же два года держались, Григорьевна…

– А толку-то?

В белой льняной рубашке, с растрепанными волосами, с широко раскрытыми от удивления и страха глазами, Белла выглядит даже привлекательно.

Если б я была мужчиной, думает Григорьевна, то могла бы влюбиться в нее.

Белла, съежившись, сидит на больничной койке. В палате еще шесть коек, но пациенты на них не шевелятся и не дышат. Просто глядят в потолок.

– Белла! Что случилось?! – Григорьевна присаживается на краешек Беллиной кровати. – Как это произошло?!

– Я не знаю, – отвечает Белла.

Два здоровенных мужика в зеленых халатах слоняются по коридору, время от времени заглядывая в палату. Вот в чем разница между нами и ними, думает Григорьевна, мы ходим в белых халатах, а они в зеленых.

– Здесь нельзя делать резких движений, – говорит Белла. – Нельзя бегать, прыгать, кричать, чихать, петь.

– Ну… – Григорьевна мнется, – без всего этого можно обойтись.