Для начала, Кривошеин. Доброжелателен, охотно рассказывает о себе, познакомил с Груссе и Саразеном. Уверяет, что студент – но ведёт себя как офицер и подозрительно хорошо осведомлён в здешних обстоятельствах. Можно ли ему верить? Вопрос…

Далее – Груссе. Соавтор Жюля Верна, видный деятель Коммуны, доверенное лицо профессора. Вот и картинка с «паровым дровосеком», послужившим прообразом маршьёра, найдена именно в его записках! Хотя, кому же знать о шагоходах, как не тому, кт о ими управляет? Но почему об этих машинах ни словом не упоминается ни в одной из книг о Парижской Коммуне, да и где-либо ещё? Огромные, футуристического вида агрегаты никак не могли остаться незамеченными…

А ведь и механическое яйцо нашли в том же сундуке, что и записки Груссе. Выходит, француз имеет прямое отношение к Колиному перемещению в прошлое? Но, скажите на милость, зачем ему это понадобилось?

И напоследок – Саразен. Если верить Лори-Груссе, именно он послужил прообразом героя романа, так же, как созданный им Город Мечты – реальный, не книжный! – стал прообразом выдуманного писателем города Франсевиля. Но зачем Саразен встал на защиту Парижской коммуны? И о каком механизме беспокоился профессор? Не о маршьёре же – с его ремонтом справится и Шарло-жестянщик…

А о чём? Неужели в здании фабрики спрятана машина времени?

Загадки, сплошные загадки…

Коля понял, что запутался. Оставалось одно: принять всё, как свершившийся факт, а объяснение отложить до лучших времен. А пока, приходится сидеть, ежась под дождевыми струями, баюкать задремавшую Николь, слушать далёкую канонаду и гадать: что-то будет дальше?

В здании что-то происходило. Иссяк поток людей, ещё недавно вливавшийся в распахнутые ворота. На смену ритмичному уханью, пришли другие звуки: лязг, удары по железу, визг пилы, вгрызающейся в металл, будто там ремонтировали крупный механизм. Какой? Кривошеин знает, но расскажет ли? А если и расскажет – стоит ли верить его словам? Снова тот же вопрос…

Коля не заметил, как провалился в сон – чёрное, глухое забытье, лишённое сновидений, но оттого не менее тревожное.

Он пришёл в себя от того, что кто-то тряс его за плечо. Николь уже проснулась и сидела рядом, сжавшись под набрякшим влагой сюртуком.

– Прости, дружище, едва вырвался. Устал неимоверно, а дел ещё – конь не валялся…

Кривошеин сильно осунулся, и будто даже стал ниже ростом. Вместо винтовки он опирался на самодельный костыль, но это не очень-то помогало – на ногах он держался с трудом. На предплечье левой руки появилась массивная крага из толстой кожи, скреплённая заклёпками и ременными застёжками. Диковинный аксессуар усеивала россыпь гнутых латунных трубок, окантованных металлом отверстий и разномастных циферблатов в медных и стальных оправах.

С широког о кожаного пояса свисали футляры и подсумки, с отвёртками, плоскогубцами, гаечными ключами и вовсе уж непонятными инструментами. На лбу – кожаный обруч с медным кронштейном, на котором крепилась сложная система линз и маленьких круглых зеркал. Пальцы перепачканы густой смазкой, жирные чёрные пятна на рубашке….

– Как видишь, пребываю в трудах. – усмехнулся Кривошеин, перехватив взгляд соотечественника. – Ничего, к утру, надеюсь, управимся…

Он хотел спросить, с чем он собрался управляться, но вместо этого зашёлся в кашле. Николь протянула ему склянку с ромом. Коля глотнул – живительное тепло побежало по жилам, горячим комом упало в желудок, пробуждая измученный организм к жизни.

– Вот и хорошо, вот и правильно! – одобрительно кивнул «студент». – Дайте-ка и мне, а то, того гляди, свалюсь с ног. Я, собственно, что пришёл: вы бы устроились где-нибудь под крышей, не мокнуть же тут всю ночь? В окрестных домах посмотрите – туда многие ушли, ждут, когда апертьёр снова запустят…