Они едва не опоздали. Баррикада уже пала: единственное орудие валялось на боку с разбитым колесом, через бруствер лезли, уставив штыки, солдаты, а немногие уцелевшие защитники отошли в подворотни и огрызались оттуда редкими выстрелами.

Студент взмахнул саблей, первые ряды дали нестройный залп и бросились в штыки. За ними устремились остальные, забыв о порядке построения, потрясая оружием и яростно вопя «Vive la Commune!». Коля кинулся, было вслед, но вовремя сообразил, что лезть в рукопашную схватку без холодного оружия – чистой воды самоубийство. Расстреляешь магазин и всё, пиши пропало: приколют, как свинью!

Возле стены дома, шагах в десяти, валялась вверх тормашками повозка – не повозка даже, а артиллерийский зарядный ящик с сиденьями для расчёта. Коля примостился между колёсами, передёрнул затвор и вскинул «люгер» к плечу. До баррикады было на глаз шагов сорок: на таком расстоянии он не дал бы маху и с наганом, а уж из роскошной германской машинки можно бить, как в тире!

Бац! – приклад-кобура мягко толкается в плечо, промах!

Бац! Бац! – затвор выбрасывает одну за другой гильзы, двое версальцев валятся с баррикады.

Бац! – ещё один, ловит лбом девятимиллиметровый гостинец в мельхиоровой оболочке, едва показавшись над бруствером.

Бац! – огромный, поперёк себя шире, солдат, хватается за простреленную грудь и мешком оседает на мостовую.

Ответный залп, пули мерзко визжат над головой, что-то дёргает его за плечо. Быстро пошарить рукой… погон висит на одной нитке, но крови, слава богу, нет, да и боли, вроде, тоже… Ладно, потом, а сейчас надо воевать!

Бац! Бац! – первая пуля уходит «в молоко», зато вторая достаётся офицеру, размахивающему саблей не хуже давешнего студента. А где он, кстати? Да вот же – неумело отмахивается от наседающего пехотинца!

Бац! – все, больше не отмахивается. Всякому известно – командира в бою надо беречь…

Прапорщик выщелкнул пустой магазин, вставил новый, клацнул затвором и вскинул оружие, ища очередную цель. Но это было уже ни к чему: ворвавшиеся на баррикаду версальцы переколоты штыками, немногие уцелевшие перепрыгивают через бруствер, над которым снова развевается красное знамя, и драпают по бульвару, провожаемые свистом и улюлюканьем.

Колин боевой запал улетучился, стоило только смолкнуть стрельбе. Ноги сделались ватными, в глазах потемнело и он сел, обессилено прислонившись к зарядному ящику. Он только что, своими руками лишил жизни четверых! Четыре человека, такие же, как он сам – ходили, говорили, смеялись, вспоминали о своих близких. Их, наверное, где-то вспоминают, молятся за них и ждут …

Но они не вернутся – а всё потому, что он, Коля Ильинский решил блеснуть меткой стрельбой. Да-да, конечно: справедливое восстание, борьба с угнетателями, Ярослав Домбровский с его бессмертным призывом «Za naszą i waszą wolność!»[12] … но как же страшно отлетает назад от удара девятимиллиметровой пули человек, как брызгают кровь и ошмётки мозга из лопнувшей, словно перезрелый арбуз, головы! Снаряжая магазины, Коля по ошибке вскрыл коробку с патронами «дум-дум» и заметил это только после боя. Рабочий-блузник, обшаривая труп, увидел последствия попадания разрывной пули и уважительно присвистнул: «А ваша фитюлька, мсье, бьёт не хуже митральезы, даром, что взглянуть не на что!»

Коля научился стрелять задолго до того, как попал в армию. Поначалу он упражнялся с детским ружьецом «монтекристо», стреляя по пустым бутылкам на пустыре, потом вместе с отцом, заядлым охотником – на стрельбище Московского общества ружейной охоты. Став офицером, он быстро завоевал репутацию первого в воздухоплавательной роте стрелка из карабина и «нагана», и даже собирался поучаствовать в гарнизонных соревнованиях – если бы не командировка в Париж…