– А, это, – небрежно откликнулся он. – Моя старшая дочь. Ей уже восемь.

Со стороны мы выглядели как старые друзья, но на деле больше не были ими. Мы заново знакомились друг с другом, особенно Кипил – я был для него как белый лист бумаги, чужак с неведомой земли. Он говорил со мной так, как если бы я был для него сегодняшний знакомый и знать не знал всех тайн, что он успел поведать мне в горах; я никак не мог к этому привыкнуть. Наше повторное знакомство обнаруживало, как мало между нами общего. Там, на чужбине мы понимали друг друга с полуслова и говорили ночи напролет, а здесь были словно с разных планет. Я начинал думать, что то, что было в горах, – всего лишь иллюзия, мое воображение, усиленное чрезвычайными обстоятельствами. Такое впечатление, что я говорил тогда сам с собой, а он просто кивал, хотя я-то считал, что мы на пару с ним философствуем. Сейчас он тоже выражался неглупыми фразами, но рассуждал так поверхностно и обще, как будто ничто не задевало его лично. Повторял заезженными словами всем известные факты, и на этом все. Интересовался многим и ничем определенно. У него была дурная привычка, возможно, профессиональная, менять направление мысли, подстраиваясь под собеседника, и в конце концов я смирился с тем, что так никогда и не узнаю, что он в действительности думает, если, конечно, у него вообще имеется свое мнение на тот или иной счет. При всем при этом он относился ко мне с непритворной сердечностью. В его глазах мы были и оставались друзьями, и то, что он совсем меня не знал, его не смущало, для него это было не главным. Мне же он казался другим человеком. И все же я думал, что, случись мне снова пройти через Непал, я опять пошел бы с ним, не раздумывая.

Однажды он повел меня к себе домой. Он приглашал меня с самого начала, но я не проявлял энтузиазма, догадываясь, что знакомство с его родней будет мало похоже на то, что я понимаю под дружеским вечером в кругу семьи. Но он не переставал звать меня, и мне показалось, если я буду уклоняться и дальше, это может его обидеть. Мы пошли. Я собирался прихватить каких-нибудь гостинцев. С собой у меня ничего не было, и я предложил заглянуть куда-нибудь по дороге, купить сладостей к столу. Кипил запретил мне покупать что-либо.

– Нет никакой необходимости в подарках, – твердо заявил он. – Ведь ты уже подарил мне шорты.

Я и правда подарил. На треке, пока позволяла температура, мы шли с ним в одинаковых шортах – вероятно, отоварились в одной и той же покхарской лавке. Обычные шорты ниже колен, на бедре ярко-оранжевой ниткой вышиты силуэты гор и два слова «Annapurna Treck». Как-то утром, поднявшись после ночевки, Кипил не обнаружил их на веревке – ночью кто-то спер его свежевыстиранные штаны. Он сильно расстроился и, сколько мы с ним торчали наверху, все сокрушался об этих шортах. Поклялся, что, если останемся живы, купит их, как только спустится вниз. И так бы и сделал, но когда мы спустились в Покхару, таких же точно найти не удалось. Я никогда не думал, что человек способен так огорчиться из-за пары штанов. Мы вернулись целы и невредимы, ели вкусную еду, мылись в душе, спали в кроватях и наслаждались жизнью, а он думать не мог ни о чем другом. Я до того удивился, что надолго это запомнил. И когда стал собираться в поездку, решил порадовать друга, купил на рынке около дома шорты за пятьсот рублей, добавил еще столько же, и таджичка Гуля там же, в рыночном ателье, настрочила оранжевые горы и буквы Annapurna Treck. Я давно уже отказался от идеи привозить друзьям-иностранцам наши русские сувениры; по моему опыту, Ломоносовские сервизы нужно дарить только тому, кто коллекционирует фарфор, а ушанку с буденовкой везти ценителю оригинальных головных уборов. И в этот раз я тоже не ошибся: Кипил был счастлив как ребенок. Хоть о шортах он не забыл.