Фермин следил за приближением женщины, и взгляды их случайно встретились. На мгновение между ними возникла зыбкая связь, но она тотчас оборвалась, стоило женщине двинуться дальше, опустив голову. Фермин спрятал лицо в воротник пальто и съежился. Волна пассажиров схлынула и унесла с собой эту женщину. Фермин сидел на лавке, с трудом сдерживая дрожь, пока им не заинтересовался начальник станции.

– Послушайте, сегодня ночью больше не будет поездов, а поскольку спать тут нельзя…

Фермин кивнул и поплелся восвояси. В вестибюле вокзала он огляделся вокруг, но женщины простыл и след. Фермин выскочил на улицу, и порыв холодного ветра вернул его на землю, в реальность нынешней зимы.

– Алисия? – спросил он у ветра. – Неужели это ты?

Фермин тяжело вздохнул и нырнул в тень извилистых улочек, убеждая себя, что глаза, в глубину которых он нечаянно заглянул, не могут принадлежать ребенку, пропавшему в ту далекую ночь во время войны, когда разбомбили город. Алисия, девочка, которую он не сумел спасти, наверняка погибла под бомбежкой, как и очень многие. И даже его заклятый враг, злой рок, не посмел бы так жестоко подшутить над ним.

«Наверное, это призрак, восставший из мертвых, чтобы напомнить, что человек, позволивший умереть ребенку, не заслуживает счастья оставить после себя потомство. Неисповедимы пути Господа, как утверждают священники», – рассуждал Фермин.

– Это должно иметь научное объяснение, – вслух произнес он. – Как trempera matinera[34].

Фермин положился на эмпирический метод познания и, вонзив зубы сразу в две подушечки «Сугуса», отправился в обратный путь, в жаркую постель, где его ждала Бернарда. Он был уверен, что случайных событий не бывает: рано или поздно он разделается с этой тайной, или тайна разделается с ним, раз и навсегда.

По пути к выходу из здания вокзала Алисии попался занятный субъект, который сидел на скамейке в начале перрона и украдкой наблюдал за ней. Самым примечательным во внешности тщедушного человечка являлся огромный нос. Пожалуй, его образ отвечал художественному стилю Гойи. Человечек утопал в пальто, оно было ему велико, напоминая улитку, обремененную тяжелой раковиной. Алисия рискнула бы поклясться, что под одеждой он носит сложенные газеты для защиты от холода, или бог его знает зачем, – мода, практически исчезнувшая после первых послевоенных лет.

Проще было бы забыть о нем, посчитав лишь еще одним рядовым в несметной армии обездоленных: и теперь, через двадцать лет после окончания войны, они по-прежнему переполняли трущобы больших городов и жили с надеждой, что история вспомнит об Испании и возродит ее из небытия. Проще было поверить, что Барселона смилостивится и подарит ей хотя бы несколько часов передышки, прежде чем отдать на откуп судьбе. Алисия прошла мимо, не обернувшись, и поспешила к выходу, молясь демонам ада, чтобы он не узнал ее. С той страшной ночи миновало двадцать лет, а она была в то время маленькой девочкой.

У вокзала Алисия взяла такси и попросила водителя отвезти ее к дому номер двенадцать на улице Авиньон. Голос дрогнул, когда она называла адрес. Свернув на бульвар Исабеллы II, машина направилась в сторону Виа-Лайетана, обгоняя трамваи, озарявшие туманную дымку вспышками электричества, высекавшего синеватые искры из проводов. В окно Алисия рассматривала очертания ночной Барселоны, арки и башни, переулки, стремившиеся в глубину старого города, и далекие огни замка Монтжуик на вершине холма. «Дом, родной и сумрачный дом», – думала она.

За полночь движения на улицах почти не было, и такси домчалось до места назначения за пять минут. Водитель высадил ее у дома двенадцать на улице Авиньон. Отблагодарив его чаевыми, вдвое превышавшими плату за проезд, Алисия спустилась вниз по улице к порталу, с наслаждением подставляя лицо холодному ветру, который нес запах квартала – запах старой Барселоны, неистребимый даже под дождем. С удивлением она поняла, что улыбается. Со временем даже плохие воспоминания кажутся приятными.