– Не ешь креветок, – сказал Лумис, когда подали закуску.

– Почему? Ты же любишь креветки. Мы оба их любим.

– Не важно. Мы не будем их есть.

– Но почему?

– Потому что они трейф.

– Не понял?

– Трейф – это еврейское слово, означающее нечистую пищу, евреям ее есть не полагается.

– Но Эдгар, ты же не еврей.

– Я только что обратился.

– Что? Что ты сказал?

– Я только что стал иудеем. К тому же ортодоксальным – не каким-нибудь современным неряшливым обрезком, благодарю покорно!

– Эдгар, это просто смешно! Невероятно! Не можешь же ты вот так, с бухты-барахты стать евреем?

– Почему нет? Или ты думаешь, что я не способен на религиозное откровение?

– Ничего более безумного в жизни не слыхал! Черт возьми, зачем тебе все это? – спросил Кромптон.

– Чтобы сделать тебе подлянку, или цорес, как говаривали мои предки по новообретенной религии. Боюсь, что вся эта еда нам не подходит.

– Почему?

– Это же не кошерная пища.[22] Давай позовем стюарда и поговорим с ним. У них должны быть блюда, пригодные для верующих иудеев.

– Не стану я никого звать из-за твоего дурацкого богохульного заскока! Абсурд какой-то!

– Конечно, для такого гоя,[23] как ты, это всего лишь абсурд. Слушай, как ты думаешь, на этой посудине есть шул?[24] Если я буду соблюдать диету согласно нашим законам, помолиться ведь тоже не помешает, а? И я хочу узнать у капитана, есть ли на корабле мои земляки-единоверцы: может, наберется миньян,[25] а нет – так хотя бы сыграем в бридж.

– Мы ни с кем не будем говорить! Я в этом не участвую!

– Ты запрещаешь мне исповедовать мою веру?

– Я не позволю тебе делать из меня дурака и издеваться над религией!

– Значит, ты вдруг стал высшим судьей в вопросах религии? – сказал Лумис. – Теперь, Кромптон, я знаю, кто ты такой, ты – неотесанный казак! Ой, за что мне этот мазел[26] – надо же было попасть в башку такого фанатика! Кстати, ты не будешь оскорблен в лучших чувствах, если я возьму Библию в судовой библиотеке и почитаю ее про себя? Я займусь этим в каюте, чтобы не поставить тебя в неловкое положение.

– Лумис, хватит играть у меня на нервах! На меня уже и так люди смотрят. – Диалог Лумиса и Кромптона проходил неслышно, само собой разумеется, но на лице Кромптона, особенно в глазах, отражались возникавшие во время разговора эмоции, и в самый разгар беседы лицо его дергалось, словно счетчик спидометра. – Давай спокойно закончим обед, а потом обсудим, хм… все сразу.

– Что значит все сразу?

– Только то, что я сказал.

– Кромптон, уж не хочешь ли ты отлучить меня от вновь обретенной религии?

– Ни в коем случае. Я просто считаю, что мы можем прийти к согласию… хм… по всем вопросам. Давай есть суп.

– А что за суп?

– Куриный бульон с ячменным отваром. Ну попробуй хотя бы.

– Ладно, только бисел.[27] Но если ты думаешь, что это значит, что…

– Потом, потом потолкуем, – сказал Кромптон. – А теперь, пожалуйста, ешь суп.

Дальше обед проходил спокойно, только при переменах блюд Лумис неустанно поминал свою еврейскую маму. Покончив с обедом, Кромптон расслабился, задремал и в рассеянности упустил контроль над телом.

Лумис ловко воспользовался случаем и тотчас вступил в разговор со смешливой рыжеволосой дамой за соседним столиком. Она оказалась женой дизайнера по шлюзам с планеты Дрюиль V, а на Йиггу летела к родителям отдохнуть. Звали ее Алиса-Джун Нети. Небольшого роста, очень живая, с сияющими глазами и стройной, но округлой фигуркой, она тоже скучала в этом долгом космическом путешествии.

Отстраненный, витающий в облаках Кромптон затуманенным взором наблюдал за развитием интимных отношений, за их подмигиваниями и кивками, жестами и легкими, не всегда пристойными намеками. Вскоре они уже танцевали, а потом Лумис великодушно отступил и предоставил Кромптону контроль над телом. Кромптон нервничал, краснел, ноги порой не слушались его, но он был безмерно доволен собой. И обратно к столику провожал ее уже