– Моих никого нет! – яростно рявкнул я и тут же понес летчиков по пням и кочкам: – Я так и знал, что эти мудаки что-нибудь напутают и сядут не там, где нужно! Вот пусть теперь летают по всему Нью-Йорку и сами ищут!..

Но наши моторы уже были выключены, над нами еще вхолостую по инерции крутился и посвистывал винт, и…

…и в этот момент в кучке Людей, направляющихся к нашему вертолету, я узнал мэра Нью-Йорка мистера Роберто Джулиани, которого видел всего один раз в жизни, да и то мельком, во время празднования ирландского Дня святого Патрика!..

Он шел к вертолету и вел за руку небольшого Человечка. А потом этот Человечек вырвал свою руку из руки мэра Нью-Йорка и помчался вперед.

Вот тут я сообразил, что это Тим Истлейк!!!

Тим мчался ко мне, раскинув руки в стороны, и что-то кричал на весь Манхэттен, но мы не слышали ЧТО, мы только ВИДЕЛИ его крик!..

Я вырвался из могучих лап Ларри Брауна, на ходу лизнул его в ухо, чтобы он не обиделся, и рванулся к открывшимся дверям вертолета.

Как сказала бы киевско-мюнхенская Кошка Циля: «Об подождать трап – не могло быть и речи!» Я вылетел на поляну навстречу Тимурчику, напрочь забыл о своем весе и прыгнул на этого ставшего мне ужасно близким мальчишку. Естественно, я тут же опрокинул его на землю и, облизывая всю его мордочку, лихорадочно зашептал ему в ухо:

– А Шура?.. Где Шура?! Шура где?! Тимурчик! Где Шура?..

– Ну ты даешь, Кыся! – тиская меня и подозрительно принюхиваясь ко мне, сказал Тимур. – Где это ты так надрался?!

– В вертолете, в вертолете!.. Я стресс снимал! Где Шура, я тебя спрашиваю?!

– Разуй глаза, пьяная морда! – по-русски сказал мне Тимур. – Вон они с мамой идут… Ой, что у нас тут творится!.. Моя мама так запала на твоего Шуру, что…

Дальше я уже ничего не слышал…

И ничего не видел.

Только Шуру.

Он шел рядом с Рут в тех же самых темно-зеленых вельветовых брюках, которые мы еще с ним покупали на нашей районной барахолке у станции метро «Академическая». Он был в той же самой теплой спортивной куртке, подаренной ему его варшавским другом и собутыльником, польским журналистом Сташеком…

На Шуре не было ничего американского. Я увидел его таким, каким я оставил его в своей памяти навсегда.

Он был только чуть бледнее обычного.

Я сполз с Тимура и не поскакал навстречу Шуре, а пошел…

Я шел к нему уже так давно и так долго, что на всякие подскоки и прыжки, а уж тем более на стремительный бег у меня просто не было сил. И торопиться мне было уже некуда.

Шура попытался было рвануться ко мне, но Рут мягко придержала его, и он просто медленно опустился передо мной на корточки.

Я подошел…

Мы посмотрели друг другу в глаза, оба не сказали ни слова, и я тупо и неловко полез на него, цепляясь когтями за ветхую польскую курточку.

Я вскарабкался к нему на грудь, намертво обхватил передними лапами его за шею, а задними вцепился в него так, что оторвать меня от Шуры можно было бы только лишь по частям и с применением серьезных технических средств…

Вместе со мной Шура встал во весь рост.

Я почувствовал его запах, который снился мне столько месяцев… Услышал, как бьется его сердце… Ощутил тепло его рук и, уже совершенно не соображая, что я делаю, поднял голову в синее нью-йоркское небо и ЗАВЫЛ!!!

… Потом мне говорили, будто звук моего голоса был столь ужасен и одновременно столь призывен, что, словно по мановению волшебной палочки, из всех окрестных улиц – начиная с Сорок второй и кончая Сорок седьмой, где раскинула свои грандиозные дома Организация Объединенных Наций, к нашей поляне с президентским вертолетом, с самим мэром Роберто Джулиани (я уже не говорю о том, какую свиту он для понта приволок с собой на эту встречу!), с тучей репортеров и толпами зевак, стоявшими за полицейским ограждением…