Последние полчаса, видимо, на нервной почве, а попросту говоря, на обоюдном вздрюче, наш телепатический Контакт, по доктору Шелдрейсу, превратился в быстрый диалог двоих, понимающих друг друга не только «с полуслова», но и «с полувзгляда».

Так мы с Водилой в жилу настроились на одну волну! О чём этот симпатяга Ричард Шелдрейс даже и мечтать не мог в своей Англии. Он и не подозревал, что два обыкновенных, беспородных русских – Я и Водила – настолько расширят границы его теории.

– На чём этот убивец должен за нами ехать? – спрашивал Водила и внимательно поглядывал по сторонам и в оба зеркала.

«Микроавтобус „тойота“ с мюнхенскими номерами – „М-СН“…»

– По-ихнему это «М-ЦеХа». А цифры запомнил?

«Нет. С цифрами у меня с детства заморочки…»

– Ну ты даёшь, Кыся… Цифры же – самое главное! Что ещё говорил Бармен?

«Что это его последнее дело. Потом он уходит на покой».

– Покой я ему, суке, гарантирую. А кто из двоих должен меня на тот свет отправить?

«Или Лысый, или тот – из „тойоты“. Но тогда и Лысого с тобой вместе».

– Ага… А они ху-ху не хо-хо? Бляди!

«Как только они перегрузят кокаин – ты им больше не нужен…»

– Я им уже не нужен, Кыся. Перевёз «дурь» через границу – и ладушки… Когда в деле корячатся такие бешеные бабки и торчат такие крупные фигуры, как говорил Бармен, – кто же меня в живых оставит? Так что ты, Кыся, если что начнётся – не высовывайся. Я и сам справлюсь…

«Дурак ты, Водила! Мы с Шурой никогда своих не закладывали! Учти, те оба с оружием…»

– Хер я положил на их оружие. Не боись, Кыся, – прорвёмся. И ещё шороху наделаем. И на ночёвку в Нюрнберге пусть они не рассчитывают. Сейчас в Ганновере пообедаем с тобой, заправимся под завязку и почешем мимо Нюрнберга с песнями аж до Мюнхена. По дороге они с нами ни хрена не сделают. А там поглядим…

«Сколько мы уже от Киля проехали?» – спросил я.

– Километров двести пятьдесят. А что?

«А до Мюнхена ещё далеко?»

– Примерно шестьсот с небольшим. Тебе-то это зачем?

«Устанешь так, что они нас голыми руками возьмут…»

– Не смеши меня, Кыся. Когда я работал на внутрисоюзных рейсах – я по полторы тыщи вёрст без сменщика и без отдыха шуровал по нашим советским колдоёбинам и выёбинам. И на чём?! На стошестидесятисильной «шкоде» с рефрижератором!.. А у нас с тобой почти четыре сотни лошадей вот под этим шведским капотом. И дорожка – лабораторная… Об чём ты, Кыся! Как говорят в Одессе – мне с вас смешно.

«Ты тогда был моложе…»

– Зато сейчас я умнее. Гляди, Кыся, как эта лайба ходит! – И Водила пошёл на обгон грузовика Лысого. Я вообще-то ни хрена не понимаю в вождении автомобиля, но, по-моему, Водила это делал мастерски!

Ах, как я в эту секунду пожалел, что с нами нет Шуры Плоткина! Во-первых, потому, что ВТРОЁМ мы наверняка бы нашли выход из создавшегося положения. А во-вторых, мне бы так хотелось, чтобы Шура увидел меня сейчас – мчащегося по роскошному германскому автобану в замечательном огромном шведском грузовике, запросто и на равных болтающего с Водилой этого грузовика, который вполне мог бы стать Шуриным приятелем…

Но ещё больше я пожалел, что рядом с нами нет Шуры, когда мы остановились на обед и заправку под Ганновером!

Он же никогда не видел таких автозаправочных станций… Где, кроме бензина и дизельного топлива, Шура мог бы купить себе всё, что взбрело бы ему в голову – от немецкой бутылки водки с милым названием «Ельцин», и американской шапочки с большим козырьком и надписью «Я люблю Нью-Йорк» – до автомобильного аккумулятора и шин любого размера.

Здесь же Шура мог бы сходить в неправдоподобно чистенький туалет без запахов мочи и кала; принять горячий душ; пообедать в очень красивом ресторане или (как мы с Водилой и Лысым) в столовой самообслуживания с невероятно аппетитной жратвой; тут же Шура мог бы снять уютную комнатку с ванной в мотеле и переночевать под телевизор с двадцатью шестью программами из Германии, Австрии, Америки, Англии, Франции, Италии и даже Турции, как сказал мне Водила.