Однако при всём при этом уже своей Котовой интуицией я понимал, что Водила – жёсткий, решительный и достаточно мужественный господин…

Но Шура есть Шура, и мне не хотелось бы даже никого с ним сравнивать.

Лишь бы у нас с Водилой хватило времени на укрепление той ниточки, которую мне с таким трудом только что удалось создать. Что-то мне подсказывало, что времени у нас с ним всё-таки маловато.

Поэтому я попытался слегка и очень осторожно потянуть за эту ниточку. Я снова заглянул Водиле в глаза, тронул, его лапой и мысленно спросил: «Как ты думаешь, Водила, нам ещё долго плыть по морю?»

И ниточка не оборвалась! Водила погладил меня по голове и рассмеялся:

– Всё, Кыся! Сегодня все блядки побоку. Вечерком сходим в бар – я пивка шлёпну, ты попрощаешься с Рудольфом, а завтра в шесть тридцать утра швартуемся в Киле. Так что, Кыся, приготовься к дальней дороге. Ночевать будем только в Нюрнберге. Нам, гружёным, это весь день топать. Зато послезавтра проснёмся, позавтракаем – и по холодку в Мюнхен. Это всего полтораста вёрст. Два часа – и мы тама! Весь день впереди…

Он ни словом не вспомнил ни про таможню, ни про спецсобачек. Так был уверен в себе.

Завтра, если нам удастся доехать до этого Нюрнберга, я ему по дороге кое-что втолкую. Отвлекающих факторов, в виде черненьких и беленьких поблядушек, не будет. Водила сосредоточится только на своём грузовике и на мне, и я думаю, что успею предупредить его о том, ЧТО он везёт, кроме фанеры.

Последний день в этом огромном плавучем автостойбище я провёл достаточно тоскливо. Водила принёс мне после своего обеда опять какое-то гигантское количество жратвы и абсолютно свежие сливки. Жрать совершенно не хотелось. Я всё никак не мог отойти от утреннего эксперимента. Чтобы не показаться неблагодарным, я всё таки чего-то там пожевал, а в основном прихлёбывал сливки. Всё думал, как бы мне, не очень сильно нагружая мозг Водилы, осторожно спросить, есть ли у него в Петербурге семья, дети… Ну, что-нибудь примитивное. Не потому, что мне это было так уж интересно, а просто хотелось проверить – не развязался ли тот самый телепатический узелок, который связывал нас уже несколько часов.

Я ещё только придумывал упрощённую форму вопроса, как Водила почесал мне за ухом и сам сказал:

– Ничего, Кыся, придём обратно в Питер, тебе не придётся в машине кушать. Квартира большая, места много. Жена у меня баба добрая, хорошая. Малость на Боге тронулась, так оно и понятно. Как Настюху родила, так всё хворает и хворает, и никто ничего сделать не может… Чего-то у неё там с головой. Куда только мы не совались, кому только не башляли – и валюткой, и деревянными. И презентики всякие возил. Ни хрена! Поневоле в Бога уйдёшь. Зато Настя – не смотри, что ей всего одиннадцать лет, – такая башковитая девка! Умрёшь… На музыку ходит, по-английски чешет обалденно! Я её счас в частную школу определил… Конечно, отслюнил кому положено, а то – хрен прорвёшься. Сам посуди, все учителя не ниже доктора наук! Русский язык этим малявкам профессор с университета преподаёт, арифметику – член-корреспондент Академии наук… Каждый жить хочет. А что им там в этом университете или Академии плотют – одни слёзы. Я тебе, Кыся, между нами, скажу… Я этого даже жене не говорю. Я в эту школу каждый месяц столько баксов отстёгиваю, что сказать страшно! Но девка того стоит. Вот познакомишься – поймёшь меня…

Потрясающе способный мужик этот Водила! Обязательно надо их будет с Шурой Плоткиным свести… Я даже подумал – а не начать ли мне прямо сейчас передачу серьёзной информации? Но Водила погладил меня, запер кабину и ушёл, оставив стёкла дверей приспущенными.