И мы мчимся по этой дороге навстречу слепящему солнцу, а за рулём нашего грузовика сидит мой родной Шура Плоткин и с искажённым от напряжения и горя лицом кричит мне:

– Мартын! Мартынчик!.. Ну сделай же что-нибудь! Ты разве не видишь, что он умирает?! Мартышка, миленький – помоги ему скорей! Я не могу остановиться!..

Я в ужасе оглядываюсь и на пассажирском сиденье вижу нашего Водилу, Глаза у него закрыты. Белое лицо залито кровью. Из пробитого виска пульсируют и мелкими брызгами лопаются кровавые пузыри…

– Мартын, сволочь!!! – со слезами кричит Шура. – Сделай же что-нибудь!.. Он же погибает! Я не могу отпустить руль!.. Смотри, кто за нами гонится?!

Я бросаю взгляд в боковое зеркало и вижу, что нас настигает грузовик Лысого! А рядом с Лысым сидит… Бармен с Рудольфом на руках! Господи! Они-то тут при чём?!

У Водилы из уголка рта стекает тоненькая струйка крови, капает на его джинсовую куртку.

Шура гонит машину вперёд, к блистающему солнечному диску, и кричит мне сквозь рёв мотора:

– Если он сейчас умрёт – его же целый месяц никто даже искать не будет!!! Все будут думать, что он где то там работает на Сименса… Они его специально туда продали, чтобы иметь время замести следы!.. Это ты можешь понять?! Как же тебе это в голову не пришло, Мартын?!

Ах вот оно что… Действительно, как же я это сам не дотумкал?.. Как хорошо, что Шура рядом… Но что же со мной-то происходит? Почему я в полном оцепенении сижу между Шурой и умирающим Водилой и не могу пошевелить ни лапой, ни хвостом?!

И тут на моих глазах Водила перестаёт дышать.

– Ну что, дождался, бездарность?! – в отчаянии кричит мне Шура и плачет, плачет… – Он же тебя кормил!.. Он же тебе радовался – море показывал, в ночной бар водил!.. Он же тебя называл Кысей… А ты!.. Дерьмо ты, Мартын, а не КЫСЯ!!!

– Кыся… А Кыся!.. Ну-ка открой глазки. Ишь заспался. Кушать пора.

Я открываю глаза. Передо мной – чистое, розовое, свежевыбритое улыбающееся лицо моего Водилы, пахнущего хорошим дешёвым одеколоном. У Шуры Плоткина – точно такой же.

Значит, мне это всё приснилось?! Значит, Водила – жив!.. Вот счастье-то!..

И тут я вдруг неожиданно для самого себя делаю то, чего никогда не делал с детства, с ушедших в далёкое прошлое неразумных Котенкиных времён: я вспрыгиваю на широкое плечо Водилы и, ужасно неумело пытаясь мурлыкать, закрываю глаза от нежной радости и начинаю тереться мордой о наодеколоненную физиономию Водилы! Хотя, если честно признаться, запаха одеколона не выношу.

– Ну надо же, какая ласковая тварь! – удивляется Водила. – А поглядеть и не скажешь… На-ка вот покушай, Кыся. Слезай, слезай с меня. Оголодал небось? И с тётей познакомься, Дианой зовут. А это мой Кыся!..

Гляжу я на эту Диану и глазам своим не верю! Никакая это не Диана, а самая обыкновенная Манька поблядушка – судомойка из шашлычной Сурена Гургеновича! Я её даже однажды со своим Шурой Плоткиным познакомил, и Шура её трое суток драл как Сидорову козу! У неё в шашлычной отгулы были, так она с нашей тахты семьдесят два часа не слезала…

Потом она куда-то исчезла, и в шашлычной стали поговаривать, что Манька стала теперь «сильно крутая» – в «загранку» на корабле ходит, дело имеет только с иностранцами и только за твёрдую валюту. Даже финские марки уже не берёт!

– Ты давай кушай. Кушай! Я тебе тут в мисочке всего нанёс, – говорит мне Водила и поворачивается к этой Маньке-Диане: – Здоровый у меня Кыся? Гляди, какой богатырь!..

– Видала я и поздоровей, – отвечает ему Манька. – У меня в прошлом годе был один знакомый еврейчик-корреспондент, так у него кот был в два раза больше!..