И мой приятель, бесхвостый Бродяга, снова принёс мне дохлую крысу подкрепиться. Всё надеялся приучить меня к ним. А на втором этаже торгового центра шашлычная. И из неё пахнет – обалдеть можно!..

Я, когда немного оклемался, взял эту дохлую крысу, поднялся с ней в шашлычную со стороны кухни, аккуратненько просунулся в какой-то их предбанник, положил крысу перед собой и сел.

Бежит мимо молодая девка в чёрном клеёнчатом переднике чуть не на голое тело, тащит гору грязной посуды. Увидела дохлую крысу, как заорёт на всю шашлычную! Кухня сбежалась на крик, кладовая, разделочная, посудомойка… Даже шеф-повар Сурен Гургенович. Даже два бандита, которые охраняли эту шашлычную, и те прибежали с пистолетами в руках. Картинка маслом!

Все столпились вокруг меня и дохлой крысы, ахают, руками машут, а я сижу себе так невзрачненько, головку опустил, умываюсь, усы лапой разглаживаю, дескать: «Что вы… Какие пустяки. Не извольте беспокоиться – я для вас всех крыс в мире переловлю»…

Сурен Гургенович так задумчиво говорит:

– Значить, у нас появились крысы… Значить, может приехать санэпидемстанция… Значить, всё посыпют ядохимикатами, а нас закроют… Или возьмут с нас столько долларов, что мы потом кровью кашлять будем.

У нас теперь всё почему-то на доллары…

– Значить, этого нельзя допустить, – говорит Сурен Гургенович. – Каждый сам понимает. Значить, нам нужен этот Кот!!! Крысу выбросить, Кота накормить! В нём наше спасение. Вот что это значить!!!

С тех пор я изредка приношу в эту шашлычную дохлую крысу имени моего друга Бродяги и тем самым подтверждаю свою беззаветную службу Сурену Гургеновичу, его шашлычной и всем остальным жуликам, которые здесь работают. Даже Бродягу сюда приводил кормить. А прошлой зимой у меня был длительный, почти двухнедельный роман с одной Кошечкой – она сейчас эмигрировала по еврейской линии, – так мы туда вдвоём жрать ходили. И все это воспринимали как должное. А крыс в этой шашлычной отродясь не было! Это я их туда носил.

Господи, как мысли скачут… Бедный Шура! Три, от силы четыре дня он будет спокоен, а уже на четвёртый он помчится искать меня по всему району!.. Он же просто с ума сойдёт от горя… Работать не сможет… Он мне уже раз сто говорил, выпуская меня на улицу:

– Мартышка, вот ты уходишь, а ведь я без тебя ничего не могу сочинить. А если я не смогу сочинять – мы останемся без заработка. Ты ещё пожрёшь в своей шашлычной, а я куда денусь без денег? Я могу умереть с голоду. Так что ты уж, пожалуйста, сильно не задерживайся – одна драка, две Кошки и всё! Договорились? Помни, что ты моя Муза, Мартын…

Боже мой, что же делать?! Ведь если я правильно понял из разговора этих «водил», как они сами себя называют, именно мы, с «моим» джинсовым, будем три дня плыть до Киля, два дня пилить до Мюнхена, там разгрузимся у какого-то Сименса и, возможно, отдадимся этому Сименсу во фрахт. То есть станем работать на Сименса, потому что мы, русские, для Сименса гораздо дешевле, чем их собственные немецкие водилы. Тогда мы задержимся в Германии ещё недели на три-четыре… Потом снова загрузимся у Сименса в Мюнхене и вернёмся в Киль. Там въедем на наш теплоход и поплывём домой. Это ещё почти трое суток. Короче, дома меня не будет, значит, около месяца? Или того больше… Мама родная!.. Что же это с Шурой-то будет?!

Я чуть не расплакался… Я представил себе исхудавшего, небритого Шуру Плоткина, одиноко лежащего на своей широченной тахте. Он её почему-то «станком» называет… Невидящими глазами Шура смотрит в потолок и шепчет слабым-слабым голосом: