– Устарелые у тебя понятия о бизнесе, – упрекнул он. – А имидж? А честь фирмы? Представь: люди доверили тебе свои деньги, а ты их, получается, растратил. Как после этого вкладчикам в глаза смотреть? – Да, – признал Андрон. – Неловко…

– А тут как раз газета со статьёй вышла. Что этот твой Уаров нашёл способ отправиться в прошлое… – Он нашёл! – фыркнул Андрон.

– …и намерен уничтожить всё человечество в зародыше, – невозмутимо закончил Прохор. – На корню. – И что?

– И всё… И никаких проблем. Нет человечества – нет «Ёксельбанка». А значит, и банкротства не будет. – Застрелиться не проще? – с интересом спросил Андрон.

– А толку? Всё равно совестно. Банк-то лопнул.

– Можно заранее…

– Какая разница? Хоть раньше застрелись, хоть позже, денег-то у вкладчиков от этого не появится! А так какой с тебя спрос? Раз человечества не было, то и банка не было…

– Да-а… – чуть ли не с уважением молвил шкипер, потирая двухдневную железную щетину на широком подбородке. – А тебе в этом во всём что за выгода?

– Заказ… – чуть ли не позёвывая, напомнил Прохор.

Искусства, как известно, делятся на боевые и небоевые. К боевым относятся различные виды восточных единоборств, к небоевым – всё прочее: литература, театр, ну и тому подобное. Бесполезность небоевых искусств очевидна. Попробуйте прочесть наехавшим на вас в тёмном переулке отморозкам что-нибудь из Иннокентия Анненского – и вы сами это поймёте.

Иное дело боевые искусства. К ним, кстати, в последнее время причисляют пулевую стрельбу и гранатометание, поскольку и то и другое, согласитесь, тоже представляет собой разновидность диалога. Обмен мнениями, если хотите, причём зачастую на интернациональном уровне. Не зря же международный язык ударов по печени в последнее время решительно вытесняет эсперанто.

На Востоке принято считать, что невозможно по-настоящему зверски убить противника, не достигнув предварительно вершин духовности. Походить на солдафона по нашим временам вообще романтично, а уж на японского солдафона – тем паче. И когда славянин принимается изучать какое-либо экзотическое душегубство, неминуемо срабатывает обратная связь: скажем, стоит освоить проламывание переносицы согнутым пальцем, как на тебя нисходит просветление.

Меняется отношение к миру, да и к самому себе. Если для европейца жизнь – это подарок, то для самурая – это долг, который надлежит вернуть по первому требованию, неизвестно, правда, кому. С юного возраста самурай ищет своего таинственного кредитора и, не найдя, как правило, расплачивается с кем попало. Обычно со старшим по званию. «Устав Вооружённых Сил» читали? Так вот у японцев это называется бусидо.

Словом, безразличие Прохора к себе как к части рода людского нисколько не удивило Андрона. За свою долгую жизнь встречался он и с такими. Но тему всё же решил сменить.

– Что ж ты в белой робе по лесу шастаешь? Мог бы и что понеприметнее напялить…

– Понеприметнее – всякий дурак сможет, – с надменной ноткой откликнулся Прохор. Тут же, впрочем, сбавил тон, оглянулся на ванты, где сохла нижняя часть его амуниции. Опять мелькнула жуткая правая сторона лица. – Дурака свалял, – смущённо признался он. – Надо было что-нибудь на выброс, а я, видишь, новёхонькие загубил… А с другой стороны, не голым же бегать…

Отношения явно налаживались. Каждый почуял в собеседнике родственную душу: профессионала, мастера своего дела – и теперь исподволь проникался к нему уважением.

– Охотой не увлекаешься? – как бы невзначай поинтересовался Андрон.

– Охотой?

– Ну, там… на крупного зверя… На медведя, скажем.