И, однако, я понимал, что назваться Клоудиром для меня небезопасно: от матушки я слышал, что это имя в коммерческих кругах Лондона не просто хорошо известно, но пользуется дурной славой. Признание родства с Клоудирами вынуждало меня просить этих добрых людей хранить тайну моей личности, а для объяснения того, насколько это необходимо, мне пришлось бы рассказать почти всю свою историю. Именно этого мне и не хотелось – отчасти из-за нежелания ворошить прошлое, отчасти из-за неуверенности, как воспримут мой рассказ слушатели.

На сей раз Эмма не сводила с меня испытующего взгляда.

– У меня в жизни было столько разных фамилий, что я даже не знаю, какая из них настоящая.

– Как таинственно, – откликнулась Эмма. – И что это за имена?

Я замялся:

– Согласны с одним из них – Кавандер?

Я раз-другой воспользовался этим именем, которое запомнилось мне со времени моего бегства с фермы Квигга.

– Вы хотите сказать, – серьезно спросила Эмма, – что это не имя вашего отца? – Заметив, что я невольно нахмурился, и, как я уловил, неверно истолковав причину этого, она поспешила переспросить: – То есть при крещении вам дали другое имя?

Я кивнул.

– Вы мне не доверяете?

– Умоляю вас, не думайте так, – вскричал я в отчаянии. – Вы были так добры ко мне – ко мне, кто не вправе притязать на такое великодушие. Просто если я назвал бы вам свое настоящее имя, мне пришлось бы пуститься в пространные объяснения.

– Так почему бы нет? Вы боитесь, что мне наскучите? Вот уж глупости. – Эмма улыбнулась. – Я охотно выслушаю вашу историю, какой бы длинной она ни оказалась.

– Вы очень добры. – К глазам моим подступили слезы. – Но дело не только в этом.

– А, понимаю, – сочувственно произнесла Эмма. – Какая же я бестолочь и эгоистка! Вам будет тяжело рассказывать. – Она мягко добавила: – Вас предали те, кому вы доверяли, не так ли?

– Да. Отчего вы так сказали?

– Мне кажется, я вам по душе, однако вижу, что вы не уверены, можно ли мне доверять.

– Да, вы мне по душе! – воскликнул я. – И я вам доверяю. Я доверил бы вам свою жизнь. Вы и ваши родители приняли меня в дом и заботились обо мне, хотя я вам никто.

Эмма с улыбкой пожала мне руку:

– Я рада, что пришлась вам по душе. Но позвольте мне вас переубедить, раз уж вы так недоверчивы. На днях вы меня спросили, есть ли причина, по которой мои родители взяли вас в дом. Я вам сейчас отвечу. – Эмма помолчала, и на лицо ее набежала тень. – После моего рождения и до рождения Николаса у моих родителей был еще один ребенок. Мальчик. Они назвали его Дейвид. У него было слабое здоровье и… – Голос Эммы пресекся. – Теперь он был бы примерно того же возраста; я знаю, что они часто о нем вспоминают. Думаю, ради него они поступили так тем вечером.

На прекрасных глазах Эммы заблестели слезы, однако она, пересилив себя, улыбнулась:

– Что, разве это не доказательство себялюбия? Достаточное, чтобы удовлетворить ваш скепсис и мизантропию?

Я порывисто накрыл ее руку своей и проговорил:

– Я плохо отплатил вам за вашу щедрость и великодушие. Я открою вам свое настоящее имя, хотя оно мне ненавистно и мне мучительно его произносить. Это имя – Клоудир.

Мне показалось, будто Эмма вздрогнула.

– Вам оно знакомо?

– Да, я как будто его слышала. Но не более того.

– Пожалуйста, не называйте его никому, кроме ваших родителей. Я объясню, почему прошу об этом, когда окрепну.

– Обещаю. Но не скажете ли мне, если только это не причинит вам боли, где ваши друзья? Родители, прежде всего?

– Отец… не знаю. А моя мать умерла.

– Ох, Джонни! Я очень сочувствую. Это случилось не так давно?