– Силы небесные! – воскликнула матушка. – Какой же путь вы преодолели всего за один день, да еще по такой погоде! Вы на чем-нибудь ехали?

– По большей части шли пешком, мэм, но миль пять проехали в повозке – посадил один добрый человек. Самое худшее нас ждало, когда мы вернулись в тот большой дом. Мы узнали, почему мой муж так вдруг сорвался с места… – Голос у нее задрожал, и мне показалось, что она вот-вот заплачет. Но она овладела собой и продолжила: – Он узнал, что остальные наши дети… заболели ирландской лихорадкой. У нас, знаете, еще трое. Пришлось изо всех сил торопиться назад.

– Конечно, конечно, – пробормотала матушка. – Но все равно, разумно ли было продолжать путь в метель?

– Старая леди в большом доме не разрешала нам остаться, потому что мой муж без предупреждения бросил работу, хотя молодая леди – ее, кажется, называли гувернанткой – за нас вступалась. Мы так замерзли и оголодали, что обошли в деревне много домов, но всюду говорили, что ничего для нас не могут сделать. И нам только и оставалось, что брести дальше. Когда мы добрались до дорожной заставы, я была за то, чтобы пойти в соседний большой город, но Джоуи сказал, пойдем, мол, в Мелторп, там непременно найдутся добрые люди. Джоуи тащил меня вперед, когда мне хотелось лечь в снег и умереть. Как я сказала, мэм, мы прошли без остановки всю деревню, ведь Джоуи решил, что, когда увидит дом, где мы сможем приютиться, сразу это поймет. Так мы сюда и забрели. Это провидение Божье, мэм. Иначе не назовешь.

– Нет, в самом деле. – Матушка хлопнула в ладоши. Она улыбнулась мальчику, который, как мне подумалось, смотрел чуть угрюмо. – Почему же ты выбрал именно этот дом? – спросила она.

– Так уж. – Он отвел глаза.

– Что ж, я очень рада, что ты его выбрал.

– Поздно уже, – вмешалась Биссетт. – Вам пора в до-рогу.

– Конечно же нет! – воскликнула матушка. – Нечего и думать о том, чтобы сегодня пуститься в путь.

– Значит, нам можно остаться? – спросила женщина.

– Конечно. Но вот что, Сьюки, час уже поздний. Тебе пора идти, а то мистер Пассант уйдет встречать почтовую карету и до Рождества мы это письмо уже не отправим.

– Если они останутся, то пусть ночуют где-нибудь в сарае, – шепнула Биссетт матушке, так что всем было слышно.

– Нет уж. Им требуется тепло и удобное помещение. Постелим им здесь. Эта комната самая теплая в доме.

– Они изгваздают белье, – прошипела Биссетт.

– Ничего.

– Вы чересчур снисходительны, мэм, – негодующе проговорила Биссетт. – Я бы их на свои кровати не уложила. Нанесут еще вшей или другую какую заразу. Если уж оставлять их здесь, то пусть спят на полу. Больно вы разбрасываетесь хорошими вещами. Слишком дорого вам стоили эти простыни, чтобы вот так их выкидывать.

Хотя Биссетт и ворчала, но, видя непреклонность матушки, взялась за дело; с помощью Сьюки в кухню были принесены матрасы и белье и перед самым очагом устроены постели. Потом Сьюки получила деньги заплатить почтальону и, хорошо укутанная, отправилась с письмом на почту.

Среди ночи я отчего-то проснулся. Я не знал, было ли это сновидение или какой-то шум со стороны, и потому лежал без сна, насторожив слух. Потом я вспомнил о наших гостях, подумал, все ли у них в порядке, встал и, несмотря на холод, в одной ночной рубашке двинулся по коридору, причем без света, ощупью. Дверь матери была приоткрыта, и я услышал ее сонное дыхание. Веяло дымком, словно только-только здесь горела свеча, и тут же мне почудился чуть слышный шорох внизу. Все так же в полной темноте я крадучись спустился по лестнице и заглянул в дверь кухни. В слабых красных отсветах огня я увидел крупную фигуру женщины на соломенном тюфяке перед очагом. Но соседний тюфяк был пуст! Ощупью я перебрался в переднюю часть дома и в холле увидел, что открытая дверь общей комнаты слабо освещена. Я подошел на цыпочках и заглянул туда.