Воспоминания не были ни мучительными, ни сентиментальными. Они походили на воспоминания о давно прочитанной книге или виденном невесть когда фильме. Они были подернуты легкой дымкой грусти, сродни запаху осени. В них была толика ностальгии, не по месту или времени, а по себе родном, но другом, давнем, навсегда утраченном, изжитом.

Из страны грез, из русского смутного Зазеркалья его вернул голос Вики, требовательно призывавшей его немедленно «найтись» и отозваться. Взглянув на часы, он обнаружил, что, пока грезил, наступил вечер. Было четверть шестого, и народ, вероятно, собирался к обеду.

– Ну и что мы имеем с гуся? – громко спросил он, спускаясь в зал.

– С гуся, Федя, мы имеем шкварки, – откликнулся басом Макс, подчеркнув многозначительной интонацией это свое «мы».

«Ну и что конкретно он имеет в виду на этот раз?» – усмехнулся Виктор.

– Кстати, а почему ты не в смокинге?

Виктор, спустившийся наконец в зал, ошалело смотрел на представшее его глазам чудо. Круглый стол был выдвинут ближе к середине зала и сервирован к праздничному обеду («Икебана!» – восхищенно присвистнул Виктор). Белоснежные салфетки («Их ведь еще стирать и гладить надо было»), кузнецовский фарфор, богемский хрусталь, серебро… И друзья его приоделись, насколько это было возможно в их положении.

– Я что-то пропустил? – спросил он, подходя к столу и беря в руки водочную бутылку с сургучной головкой.

– Еще нет, но обязательно пропустишь, – ответила ему Вика. – А ну, марш одеваться!

Все еще не пришедший в себя Виктор продолжал крутить в руках бутылку («Надо же, хлебное вино нумер…»).

– Где ты нашел? – спросил он наконец, поднимая взгляд на Макса.

– В этом доме, если поискать, и не такое сыщется, я так понимаю.

– Да! – только и смог выговорить ошеломленный Виктор. – Подожди! – встрепенулся он. – А что все-таки случилось?

– С Новым годом тебя, Федя, – улыбнулся Макс.

– С каким Новым годом? – снова опешил Виктор. Женщины, прежде лишь улыбавшиеся загадочно, веселились уже вовсю.

– С пять тысяч семьсот шестидесятым, – серьезно ответил Макс.

– Ой, вейз мир![30] Я сейчас! – вскричал Виктор и рванул наверх.

Взлетев по лестнице и ворвавшись в их с Викой спальню, он первым делом достал из шкафа свои памятные боем в «Невском Паласе» костюм, рубашку и галстук и быстро переоделся. Затем достал с верхней полки белую картонную коробку и, держа ее на вытянутых руках, пошел обратно.

– С праздничком! – объявил он, входя. – Макс, вам Деды Морозы положены или как?

– Нам нет, но поскольку у нас тут интернационал…

– Да уж! – хмыкнул Виктор. – Интернационал три с половиной! Ладно, объявляю себя еврейским Дедом Морозом и предъявляю подарок.

Он поставил коробку на стол, и все увидели, что сверху к ней приклеен скотчем листок бумаги, на котором фломастером написано:

«Дорогому товарищу Хрусталеву от благодарных авиастроителей Союза ССР».

Дав присутствующим прочесть надпись, Виктор движением волшебника открыл коробку, и взглядам его друзей предстало весьма впечатляющее зрелище. Впрочем, интересны, как всегда, были детали, оценить которые, к сожалению, мог лишь Макс. Поэтому Виктор взял на себя функцию глашатая, когда Макс начал извлекать дары волхвов («Или, лучше сказать, данайцев? – мимолетно подумал он) на свет божий и передавать Виктории, которая вместе с Ликой встречала каждый новый предмет счастливым смехом.

– Je demande de l’attention, les dames et messieurs! Champenois Dom Perignon![31] – возвестил он, когда из коробки появилась пузатая бутылка. – Папиросы «Беломор» (две пачки). Обратите внимание, дамы и господа, что это не просто так «Беломор», а «Голубой Беломор» фабрики Урицкого. Шоколад бельгийский (только две плитки, к сожалению), курага тегеранской расфасовки (один пакет), чай цейлонский (одна пачка), сыр камамбер австрийского производства (одна коробочка). Все!