Было уже совсем темно. И немощеная дорога, и канавы по обеим ее сторонам прятались во мраке. Я не вывожу никакой морали из того факта, что в миг, когда душа Пилона, словно перышко под дуновением ветра, колебалась между великодушием и себялюбием, – что в этот самый миг в канаве у дороги сидел Пабло Санчес, томимый желанием покурить и выпить стаканчик вина.

О, как должны молитвы миллионов мешать друг другу и уничтожать друг друга на пути к престолу Божьему!

Пабло сперва услышал шаги, потом увидел смутную фигуру и затем узнал Пилона.

– Здравствуй, amigo, – радостно закричал он. – Что это у тебя за тяжкая ноша?

Пилон остановился как вкопанный и повернулся к канаве.

– Я думал, ты в тюрьме, – сказал он с упреком. – Я слышал про гуся.

– Я и был в тюрьме, Пилон, – весело отозвался Пабло. – Но меня там плохо встретили. Судья сказал, что наказание на меня не действует, а полицейские сказали, что я съедаю больше, чем отпускается на троих. И вот, – с гордостью заключил он, – меня отпустили под честное слово.

Пилон был вырван из когтей себялюбия. Правда, он не донес вино до дома Дэнни, но зато тут же пригласил Пабло разделить с ним это вино в доме, который он снимает. Если от дороги жизни ответвляются две тропы великодушия и пойти можно только по одной, то кому дано судить, которая из них лучше?

Пилон и Пабло весело вступили в маленький домик. Пилон зажег свечку и поставил на стол в качестве стаканов две банки из-под варенья.

– Твое здоровье! – сказал Пабло.

– Salud![7] – сказал Пилон.

– Salud! – несколько мгновений спустя сказал Пабло.

– Ну, желаю тебе! – сказал Пилон.

Они перевели дух.

– Su servidor![8] – сказал Пилон.

– Проехала! – сказал Пабло.

Два галлона – это немалое количество вина даже для двух пайсано. В духовном отношении эти бутылки можно распределить следующим образом. Чуть пониже горлышка первой бутылки – серьезная и прочувствованная беседа. Двумя дюймами ниже – воспоминания, овеянные приятной грустью. Еще три дюйма – вздохи о былых счастливых любовях. Еще дюйм – вздохи о былых несчастных любовях. На донышке – всеобъемлющая абстрактная печаль. Горлышко второй бутылки – черная, свирепая тоска. Двумя пальцами ниже – песнь смерти или томление. Большим пальцем ниже – все остальные песни, известные собутыльникам. На этом шкала кончается, ибо тут перекресток и дальнейшие пути неведомы. За этой чертой может произойти что угодно.

Но вернемся к первому делению, на котором начинается серьезная прочувствованная беседа, ибо именно тут Пилон сделал замечательный ход.

– Пабло, – сказал он. – Скажи, тебе никогда не надоедает спать в канавах, мокрым, бездомным, всеми покинутым, одиноким?

– Нет, – сказал Пабло.

Голос Пилона стал мягким и вкрадчивым:

– Так и я думал, мой друг, когда я был грязным, бесприютным псом. Я тоже был доволен своей долей, потому что я не знал, как приятно жить в маленьком домике с крышей и садом. Ах, Пабло, вот это жизнь!

– Да, конечно, это неплохо, – согласился Пабло.

Пилон ринулся в атаку:

– Послушай, Пабло, а не хотел бы ты снять часть моего дома? Тогда тебе больше уж не придется спать на холодной земле. Или на жестком песке под пристанью, где в твои башмаки залезают крабы. Хочешь жить здесь со мной?

– Само собой, – сказал Пабло.

– Ты будешь платить мне всего пятнадцать долларов в месяц! И в твоем распоряжении будет весь дом, кроме моей постели, и весь сад. Только подумай, Пабло! И если кто-нибудь напишет тебе письмо, ему будет куда его послать.

– Само собой, – сказал Пабло. – Это здорово.

Пилон облегченно вздохнул. Только сейчас он понял, каким бременем лежал на его душе долг Дэнни. Разумеется, он знал, что Пабло не заплатит за квартиру ни гроша, но это не уменьшало его торжества. Если Дэнни когда-нибудь потребует денег, он сможет сказать: «Я заплачу, когда заплатит Пабло».