– возмущались мои собеседники, – абсолютно никого не беспокоило».

Что собой представляли эти «источники», проиллюстрирую на примере цитаты из книги бывшего военного корреспондента «Известий» В. В. Полторацкого, в котором описаны события перед началом Курской битвы: «В июне этого года (1943 г. – З.В.) в 5-м гвардейском таковом корпусе состоялся праздник по случаю вручения танкистам гвардейского знамени. День был солнечный, ясный… Знамя привез командующий Воронежским фронтом Ватутин, а принимал его командир корпуса Герой Советского Союза генерал Кравченко. Он вышел вперед, опустился на одно колено и, поцеловав краешек алого, расшитого бархата, произнес клятву… Голос у генерала был низкий, густой»[197].

В пяти строках автор сумел не только перепутать времена года настолько, что сразу и не разберешься, весна это или лето, но и допустил для очевидца события явную неточность при описании крупного военачальника. Во-первых, знамя гвардейцам было вручено не в июне, а 7 мая 1943 г. Да и сирень с тополем в средней полосе России цветут (и пахнут) тоже в мае. Странно, что об этом не знает взрослый человек. Во-вторых, голос у генерала А. Г. Кравченко был, наоборот, высоким, как и он сам (под два метра), с мягким, напевным выговором. Поэтому те, кто первый раз общался с ним, невольно удивлялись этому несоответствию. Трудно поверить, чтобы всё это не знал человек, лично участвовавший в том историческом событии и после не раз близко общавшийся с генералом. В действительности же искажение даты понадобилось автору, чтобы более живописно изложить его разговор с А. Г. Кравченко вечером того же дня. Автор свёл цветы сирени и пшеничные колосья в одно время года, вероятно, для того, чтобы создать светлый образ родины. «За полночь мы вышли с генералом из клуба и остановились в саду под высокими звездами, – читаем у В. В. Полторацкого. – Пахло сиренью, но к этому запаху примешивался и другой, едва уловимый горький запах молодого тополя. Генерал стоял без фуражки, повернувшись лицом на запад. Там, за низкой оградой, начиналось пшеничное поле, а за полем, подернутая белесым туманом, струилась река. За рекой лежала линия фронта, а за ней была Украина (родина генерала. – З.В.). Запах тополя доносился, быть может, оттуда.

– Там мой отец, – тихо сказал генерал и повторил ещё тише: – Мiй рiдный тату…»[198]. Как видим, тому, кто захочет узнать хотя бы, когда же это событие произошло, не говоря о большем, разобраться будет крайне трудно. Что же до голоса, то это искажение тоже «для пользы дела». Ведь наша пропаганда эксплуатировала лишь один образ советского генерала: для подчиненных он заботливый отец-командир, а для врага – суровый, грозный воин, поэтому высокий голос Андрея Григорьевича, никак не вписывался в это клише. И такая пустопорожняя трескотня по всей книге. Справедливости ради надо отметить, что если внимательно вчитаться в тексты подобных работ, то и военные журналисты, и гражданские публицисты, работавшие в действующей армии, не скрывали, что они не летописцы, не историки, а пропагандисты, несущие светлый образ партии и героику в массы. Главное для них эмоции, а не достоверность. И тем не менее их труды, особенно в третий период историографии, были вполне востребованы и являлись важным источником, из которого и массовый читатель, и СМИ черпали информацию о событиях Курской битвы. Ссылку на эти «документальные труды» и их цитаты можно найти даже в мемуарах советских военачальников, участников боевых действий на Огненной дуге. Например, как уже отмечалось выше, в книгу известного и уважаемого за свой профессионализм маршала артиллерии В. И. Казакова была включена выдержка из статьи журналиста газеты «Красная звезда» П. Трояновского, вероятно, для того, чтобы лишний раз подчеркнуть роль политработников в реальном управлении войсками и планировании боевых действий.