Эдуард притянул дочку к себе, обняв за плечи. Он гладил ее по голове, что-то шептал на ухо и говорил, что любит ее по-прежнему. Ксюша немного успокоилась, но все же продолжала всхлипывать.

– Зря ты мальчиком хочешь стать, – неожиданно решил успокоить «сестричку» Гаврик. – Пацаном, знаешь как трудно быть? Девчонкам приходится место уступать, помогать им сумки носить, и сдачи им дать нельзя, когда они дерутся. А они знаешь как дерутся? Некоторые девчонки хуже пацанов!

Ксюша подняла голову и, поняв, что Гаврик не издевается над ней, а, наоборот, пытается утешить, расхохоталась. И Люба, а за ней и Эдуард подхватили этот веселый смех.

– Будешь мороженое? – протянул Гаврик свое эскимо Ксюше. – Я только половину съел.

– Да ешь уж, – махнула та рукой, – тоже мне рыцарь выискался малолетний.

– Мир? – предложил девочке Гаврик.

– Мир, – милостиво согласилась она и полезла на свою полку, к смартфону.

Ужин принесли рано, поэтому к вечеру Люба проголодалась, но стеснялась заявить об этом первой. Выручил Гаврик, попросив пирожок. Наконец-то провизия была извлечена на свет божий и разместилась на столе. Несмотря на то что остыли, пахли пирожки соблазнительно. Однако и Ксюша, и Эдуард от них отказались. Девочка, поморщившись, сказала, что не ест так поздно, тем более пирожки. Эдик отговорился тем, что у него от подобных кушаний бывает изжога. Так что на мучные изделия пришлось налегать Любе и Гаврику. Но и им съесть больше двух пирожков оказалось не под силу. Больше половины запасов оказалось нетронутым, пришлось их запаковывать обратно.

– Давайте выброшу, – предложила Ксюша, свесившись с полки, – а то воняют.

– Не воняют, а пахнут, причем аппетитно, – обиделась Люба. – И вообще, еду не выбрасывают.

– И что же теперь, травиться ею, что ли? – поддержал дочь Эдуард. – К завтрашнему дню все равно пропадут.

– Хорошо, выбрасывай, – пришлось сдаться Любе.

Тем, что пирожки почти никому не понадобились, она была огорчена. И обиделась на спутников. Как будто они нарочно отказались от второго ужина, чтобы доказать ей, что суетилась она напрасно. Хотя, надо признать, что стойкий дрожжевой аромат в купе, несмотря на кондиционер, держался долго.

Из-за расстройства Люба рано пожаловалась на усталость, и Эдуард, почему-то пойдя ей навстречу, объявил отбой уже в десять часов. Дети послушно улеглись на нижних полках, взрослые забрались на верхние.

Люба была в брюках, поэтому даже не стала укрываться, Эдуард же, несмотря на то, что тоже был одет, натянул пододеяльник чуть ли не до ушей. Он вообще, как показалось Любе, был мерзляком. «И в постели, наверное, такой же холодный», – почему-то подумала она засыпая.

Эдик в поездах почти никогда не спал. Полки казались ему слишком узкими и короткими, и ему почему-то всегда представлялось, что он сползет вниз вместе с матрасом. В юности подобные конфузы случались с ним часто. Сейчас поезда стали другими, и полки были сконструированы так, что предотвращали падение, но неосознанный страх остался. Да и характерный стук, сопровождающий движение поезда, не способствовал засыпанию.

Все уже отправились в царство Морфея, а Эдик все еще не спал. Он беззастенчиво рассматривал свою жену, спящую на соседней полке. Она, как ребенок, положила под щеку сложенные ладони, и мило улыбалась во сне. Распущенные волосы спадали на щеки и плечи мягкими волнами, и их хотелось погладить, выпрямляя пружинящие локоны. Эдику казалось, что он даже знает, какими они будут на ощупь. Воображение, которому мужчина ненадолго дал волю, спешило представить как можно больше. С прикосновения к шелковым прядям оно быстро перескочило на губы: мягкие, сочные. Он уже знал, какие они, когда их касаешься: продегустировал вчера на свадьбе. Но ему хотелось ощутить большее, распробовать их вкус, заставить их раздвигаться под напором его языка, отвечать на его поцелуи. «Зачем мне это? Нужно прекратить на нее пялиться! Не стоит придумывать ерунды! Она не в моем вкусе», – безрезультатно пытался обуздать свою фантазию Эдуард.