Так Лина оказалась в наэлектризованном перестроечными идеями Восточном Берлине.

Контраст настроений общества в СССР и в ГДР по тем временам был поразительный. Перестройка в Советском Союзе шла полным ходом. Открывались закрытые прежде архивы, печатались книги запрещенных авторов, снимались «с полки», казалось, на веки-вечные упрятанные по архивам кинофильмы. В ГДР в этом плане все было намного скромнее. Генсек СЕПГ Эрих Хонеккер не допускал даже мысли о перестройке и гласности и уж тем более не ведал, что ему самому осталось находиться у власти считанные месяцы. Восточные немцы по-прежнему опасались вездесущих Штази, однако воздух свободы, долетавший из СССР, пьянил их не меньше, чем профессора Плейшнера из «Семнадцати мгновений весны». «Ребята-демократы» как-то враз утратили страх и принялись рассказывать в пивнушках и в гостях многочисленные анекдоты про Хонеккера. Восточные немцы тайно переводили статьи из советской перестроечной прессы и ловили по радио новости из Москвы, как когда-то в России искали в эфире «Голос Америки». В то время во всех гэдээровских школах изучали русский язык, так что основной смысл информации из Москвы восточные немцы улавливали довольно точно. Гэдээровские идеологи не дремали и тут же запрещали советскую перестроечную литературу и фильмы. Даже безобидный журнал «Спутник», который издавало Агентство печати «Новости» (АПН) в ГДР внезапно запретили. Однако никто из восточных немцев и представить себе не мог, что до разрушения Берлинской стены и краха привычной жизни оставалось всего два года.

Показ фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние» в ГДР запретили как раз незадолго до приезда Лины в Берлин. В Москве картина давно уже прошла в кинотеатрах первым экраном при заполненных залах. Главным отрицательным героем был просвещенный палач и утонченный садист, в котором по блеску очков и грузинскому акценту угадывался Берия. Вот почему демократические товарищи не без ехидства спрашивали Лину об оценке фильма Груздачевым, чьи взгляды им были хорошо известны.

– Знаешь, на чем наше государство держится? – спросил Лину отец Бербелы Герхард, когда они уселись с чашечками кофе и штруделем за маленький столик в библиотеке, занимавшей бОльшую часть его квартиры. На полках стояли книги классиков ГДР – Анны Зегерс, Кристы Вольф, Германа Канта и других прогрессивных немецких писателей, а также советских – Чингиза Айтматова, Валентина Распутина, Юрия Трифонова. Герхард был партийным секретарем в Союзе писателей ГДР, дружил с советскими и восточногерманскими писателями, интересовался политикой, а о происходившем в стране узнавал от коллег – таких же, как он, партийных функционеров.

– ГДР держится на серьезных социальных льготах, которые регулярно финансируются из СССР, и на страхе восточных немцев перед Западной Германией, которую гэдээровская пропаганда ежедневно объявляет исчадьем ада, – предположил Лина.

– Ну, пропаганда, конечно, говорит не всю правду, но и не всегда врет, – усмехнулся Герхард. – Боюсь, мы скоро на своей шкуре почувствуем: все, что нам рассказывали о коммунизме, окажется враньем, зато наши представления о капитализме во многом сбудутся. Наше государство держится на советских деньгах, а вам сейчас не до нас. Да и рубль обесценился, как только цена на нефть упала. По слухам, наше руководство постоянно требует у вашего все новых финансовых вливаний, однако получает их все меньше. Наши говорят вашим: «Мы витрина социализма и просто обязаны быть примером для Западной Европы. Какая Европе разница, что творится в глубинке России, в Рязани или в Казани? По большому счету, и Европу, и тем более, западный мир интересует, как живет первое немецкое государство народной демократии. Мы просто обязаны жить хорошо, чтобы другие народы Западной Европы нам завидовали».