– Вы скот, – я задыхаюсь от яростного неприятия настоящего. Ненависть? Нет, это даже не она. Это страх. – Значит для вас все вещи? И ваш сын? Злобный монстр вы.

– Ты ошибаешься, я хуже. И ты боишься, Рита. Потому что понимаешь, что я не выпущу тебя. Никто ведь даже не знает где ты, – он ухмыляется, но глаза его при этом ледяные. И я чувствую, как колют позвоночник ледяные иглы, врастают, пробивают кожу. Да, я боюсь этого человека. Аж ноги слабнут.

– Страх – один из основных человеческих инстинктов. Точнее, чувство сохранения. И да, сейчас мне страшно, – я говорю ровно, хотя хочу кричать. – Вы это хотели от меня услышать?

– Тогда ты должна понимать, что то, что чувствует мой сын – это даже не страх. Ты ведь слышала сегодня ночью, как он кричит? – щурит глаза Ястребов. Красивые глаза. Цвета полевых васильков. Но они будто неживые. Сейчас в них боль и ярость.

– Нет. Тимофей не кричал, – я говорю чистую правду. Но вижу во взгляде хозяина неверие. – Один раз ночью испугался, но я его успокоила. И если бы вы…

– Ненавижу когда мне врут, – его рык похож на гром в горах. И будь я послабее, наверняка бы свалилась в обморок. Но, я ведь обещала моему мальчику завтрак, так что кисейные проявления излишни сейчас. – Бу. Бу, сюда иди, быстро, – кричит он, подняв голову к потолку. Блин, он сумасшедший. Куда я попала?

Няня появляется сразу. Я не знаю, как у нее так получается, но обязательно выясню.

– Не кричал, – с порога рапортует Бу, как солдат, не дожидаясь вопроса хозяина. – И после печенья с молоком его не рвало. Один раз был приступ, но, Маргарита справилась. Она интуитивно делает то, с чем не справляются дорогие психологи.

– Подождите, вы что…? Вы за мной следите? – я аж дышать забываю. От злости кипящей во мне словно лава.

– Конечно. Эта часть дома находится под постоянным видеонаблюдением. За комнатой Тимофея наблюдает охрана. За вашей Бу, – черт, он даже не видит моего возмущения. Точнее не так, ему плевать. – Вы же девочка, – ухмыляется он.

– И на том спасибо. Но, девочка вынуждена послать вас на три веселых, господин Ястребов. Девочки они такие, вы бы должны это знать. Не получится у нас с вами сотрудничества. Я собираюсь и уезжаю. Прямо сейчас. Прямо в халате. Пешком ухожу. Лишь бы не видеть вашей самодовольной рожи. Вы безумны, это даже без психиатра видно.

– Никуда ты не уйдешь, – улыбка сходит с губ Ястребова, будто ластиком стирается. Передо мной снова зверь. Хитрый, сильный, опасный.

– Потому что вы прикопаете меня под миндальным деревом, в случае неповиновения? Тем что растет у ворот.

– Потому что ты не сможешь бросить моего сына. И я прав. Ты очень предсказуема, дорогая. Очень, – он оказывается возле меня в один прыжок, я даже моргнуть не успеваю. Сильные пальцы сжимаются на моем подбородке, и я вижу его глаза совсем рядом, будто смотрюсь в странное бездонное зеркало. Я слышу как тихо ахает Бу, и слепну от злости. Нет, мне не больно. Он аккуратен, даже нежен насколько это возможно, гладит пальцем большим мою губу нижнюю. Наслаждается моей растерянностью. Сжимаю руку в кулак и бью не разбирая куда. Мне кажется, что кулак врезается в каменную стену.

– Молодец, Рита. И я точно уверен, что поступаю правильно, – шепчут каменные губы.

– Пусти, – я шиплю, но не дергаюсь. Словно гипноз, ворожба или еще какая богомерзкая сила исходит от этого мужчины.

– Папа, пусти маму, – звенит детский голосок, словно ветром свежим занесенный в эту чертову розовую комнату. – Пусти ее. Слышишь? А то я тебя стукну. Пусти ее.

Тиски, сжимающие мою душу слабнут. Вместе с захватом сильных пальцев. Глаза хищника теплеют, и даже в них появляется подобие страха и раскаяния. Дурдом. Но в одном он прав, я не уйду. Я не смогу предать мальчика, который бросился меня сейчас спасать.