Начался спор. За дверьми хрипло залаяла собачонка. Дверь отворилась, и выскочил мопс, бросившийся под ноги Лифанова. В дверях показалась свояченица Пятищева, княжна Правашова-Сокольская. Это была старая дева лет шестидесяти, худая, высокая, седая, с широким пробором в волосах, но с напудренным лицом, с подкрашенными щеками. Поверх платья на ней была кунья накидка шерстью вверх. В косе высилась большая черепаховая гребенка с жемчужными бусами.

– Боби! Боби! Чего ты? – крикнула она на собачонку и удивленно спросила капитана: – Что здесь такое? Что вы шумите?

– Ничего, ваше сиятельство. Вот только комнаты пришел осмотреть для ремонта… – отвечал Лифанов. – Маляра привел – вот и все… А господин капитан скандалят.

– Не сметь мне говорить, что я скандалю! Не сметь! Замажь свой рот! – закричал на него капитан во все горло. – Я в доме друга моего Льва Никитича Пятищева и что хочу могу делать! Я защищаю женщин от нахала.

– Да никто их не тронет. Никто… – говорил Лифанов. – Дозволите, матушка ваше сиятельство, осмотреть покойчики. А то приехал для этого нарочно и вдруг…

Но тут показался сам Пятищев. Это был высокий, полный, осанистый старик в охотничьем верблюжьего цвета пиджаке с поясом и в шитых гарусом туфлях. Большие седые бакенбарды при усах, расчесанные по сторонам, покоились у него на плечах. Лысую голову прикрывала красная турецкая феска с черной кистью. Он остановился в недоумении.

– Вашему превосходительству! – раскланялся перед ним Лифанов. – Утишите, бога ради, господина капитана, ваше превосходительство. Мы тихо, смирно, политично, а они прямо лезут, неизвестно какие слова… и всякие прения, так что даже стыдно.

– Что такое здесь? Что такое? – спрашивал капитана Пятищев мягким приятным баритоном и протянул Лифанову два пальца правой руки.

– Нахально лезет в женские комнаты, – сказал капитан.

– Позвольте… Какое же нахальство, ежели я самым политичным манером! Я, ваше превосходительство, с маляром… Я насчет ремонта, чтоб, значит, освежить комнатки к нашему приезду.

– Пустите, пустите господина Лифанова, – заговорил Пятищев. – Пусть смотрит, пусть все смотрит. Я уж и так много виноват перед ним, что его так долго задерживаю. Осматривайте, Лифанов, вы хозяин, вы вправе…

– Благодарю вас, ваше превосходительство.

Лифанов вошел в будуар княжны вместе с маляром. Остальные остались у открытых дверей. Старуха-княжна чуть не плакала и говорила Пятищеву:

– Но неужели уж всему конец? Неужели уж мы должны выезжать из нашего гнезда? Ведь вы мне говорили, что у нас есть еще кое-какие комбинации.

Пятищев смешался.

– Да… но… Впрочем, это я говорил, кажется, только насчет поездки за границу, потому там жить дешевле… – бормотал он.

Комната княжны была обмеблирована тоже старинной мебелью. На окнах тюлевые гардины с шелковыми языками, украшенными тяжелым басоном и свесившимися от широких карнизов.

Стоял большой туалет красного дерева со множеством шкафчиков и ящичков с инкрустацией из черного дерева в виде мальтийских крестов, туалет, помнящий времена Екатерины Великой. Мебель тяжелая, массивные ширмы со вставленными в них гобеленами, и за ширмами кровать княжны. Потолок комнаты был расписан цветами, летающими птицами, гигантскими бабочками и купидонами, но был сильно закоптевши. Маляр Евстигней Алексеев умилился на потолок.

– Какая работа-то, возьмите… Один ах и больше ничего… Ведь все это руководство настоящего живописца, что патреты пишет. Право слово…

– А ты подправить не можешь? – спросил Лифанов. – Вот там в углах-то того…