– Живут, но все-таки работают. А ты что такое? Художник? Скульптор? Картины будешь писать? Да и художники голодают. Им надо там голодать. Они учатся, во имя искусства голодают. А ты с какой стати будешь голодать? Да даже и не голодать, а прямо придется или умереть с голоду, или нищенствовать, – продолжал разбивать капитан. – Что ты умеешь, чтоб заработать хоть на макароны? Ничего не умеешь. Ты барин, всегда был барином, барином и останешься.

– Позволь… Но я продам кабинет, кое-какие другие вещи, двух рабочих лошадей, которые у меня на конюшне, – перебил его Пятищев. – У меня скопится кое-какая сумма!

– А потом? Когда проживешь эту сумму? Ну, ее хватит на месяц, на два, чтобы питаться одними макаронами. А потом? Сестра Катерина Никитична помогать будет, что ли? Не больно-то она тебе помогает. Ну, прислала с Лидией пятьдесят рублей взаймы – вот и все.

Пятищев покраснел, взглянул на Лидию и пробормотал:

– Это она не взаймы, а на обратный проезд Лидии в Петербург.

– Ну, вот видишь. А ты просил у нее.

– Я просил у нее тысячу рублей. Давно это было.

– А она не дала. Еще того лучше.

– Сумма была велика. У ней не было тогда такой суммы.

– Пустяки. Выкинь ты свою заграницу из головы. Я, княжна и ты переедем в наш посад Колтуй и будем жить втроем на две пенсии. И никакого ты кабинета продавать не будешь. Надо же жить в какой-нибудь обстановке, – закончил капитан.

Он был разгорячившись. Придвинул к себе графин воды, налил в стакан и выпил залпом.

Произошла пауза.

– Но ведь это значило бы объедать вас… – пробормотал Пятищев. – Здесь я даю вам все-таки помещение, у меня остались еще кое-какие продукты для стола. А там?

– Где двое сыты, там и третий будет сыт, – отвечал капитан.

– Хорошо, на первых порах я перееду к вам… – произнес Пятищев. – Но потом я все-таки…

– А что будет потом – впоследствии видно будет. Так и запишем, так и решим.

– Постой… Но я еще не получил ответа от княжны. Она еще не высказалась.

– Княжна будет согласна. Видишь, ей трудно говорить.

– Княжна, ты согласна с моим планом относительно тебя? – все-таки допытывался ответа Пятищев и вопросительно смотрел на княжну.

Княжна моргала усиленно глазами и шевелила губами.

– Да, да… – еле могла она выговорить и истерически разрыдалась.

– Доконал-таки! Опять доконал! – воскликнул капитан, бросаясь к ней с флаконом спирта. – Идите, княжна, в вашу комнатку, идите, матушка Ольга Петровна. Успокойтесь… Там ляжете, и будет вам легче… – говорил он нежно и вместе с Лидией повел княжну из столовой.

– Бобку накормить… – вдруг вспомнила княжна на пороге среди рыданий, увидав мопса.

– Накормлю, накормлю, княжна. Не беспокойтесь. В вашу же комнату принесу ему остатки манной каши на тарелочке, – отвечал капитан, поддерживая ее под локоть.

На другой день утром Пятищев, встававший всегда очень поздно, часу в одиннадцатом, на этот раз проснулся в восемь и уж к девяти часам справил свой туалет – пробрил себе подбородок, умылся, причесался, вытерся одеколоном с водой, что делал обыкновенно каждое утро.

Первою его мыслью было переселение из барского дома в дом управляющего. Еще не пивши утреннего кофе, он вышел на террасу, представлявшую из себя портик с колоннами, выходящую на двор, и стал кликать Левкея, но Левкей не показывался. Из-за угла вышел капитан, встававший всегда рано, часов в семь, и несказанно удивился, увидев Пятищева на ногах и даже без туфлей, а в сапогах.

– Чего это ты спозаранку?.. – спросил он и прибавил: – Здравствуй.

– Да ведь переезжать надо. Кричу Левкея и не могу докричаться, – отвечал Пятищев, приложившись рукой к феске, и пожал капитану руку.