Тогда он опять подхватил её на руки и всю, даже хвост, облепил поцелуями.

– Постой, погоди! Раз сказал, что женюсь, так, значит, женюсь! Дай обмозговать!

– Домой мне пора, – повторила она, нахмурив свои серебристые брови.

– Какой дом на дне?

– Очень даже хороший. Не хуже, чем ваш. И чем глубже, тем лучше.

– Нет, ты обещай, что пойдешь за меня! – взмолился купец. – Так уж я всё устрою.

– Душа у тебя золотая, Маркел. – Она улыбнулась прощальной улыбкой. – Вот ты и лицом неказист, и манерой, а мне было сладко с тобой, ох как сладко!

Скользнула в волну. И, как льдинка, растаяла.

Купец зашел в реку по пояс, не снявши ни мятых порток, ни рубахи.

– Эй, где ты?

Молчала река, равнодушная, сонная. Слегка розовела.

Мамаша и Татьяна Поликарповна сидели в столовой за самоваром, когда стукнула калитка со стороны сада, и, мокрый, небритый, с воспаленными глазами, ввалился Хрящев. Он был босым, рубаха на груди разодрана, по шее извивалась воспаленная полоса.

– Откуда явились, Маркел Авраамович? – с ехидством спросила мамаша. – Отец ваш, покойник, всегда говорил, что вы для семьи человек ненапористый.

Хрящев махнул рукой и, оставляя на паркете мокрые и грязные следы, прошел к себе в спальню. Татьяна Поликарповна побелела и чуть было не упала, как всегда, в обморок. Матушка со строгостью посмотрела на неё сквозь очки.

– Ну, будет тебе, – прошипела она. – Не время сейчас. Пойди мужа проведай.

– Куда я пойду? Осерчает он, маменька.

– Иди, говорю. Осерчает! А ты с добротой к нему, с женскою хитростью.

Татьяна Поликарповна вытерла губы, блестевшие от вишневого варенья, поправила плотный пучок на затылке и тихо зашаркала в спальню. Маркел Авраамович с отчаяньем на обострившемся за ночь лице лежал, как и был, грязный, мокрый, на пышной кровати. Зубами поскрипывал.

– Вы, может быть, чаю хотите попить? – спросила она.

– Благодарствую. Нет, – ответил он коротко.

– Тогда, может, водочки? – Она стушевалась совсем, чуть дышала.

– Вели принести. А закуски не надо.

Хрящев пил две недели. Потом встал, опухший и страшный, напарился в бане, побрился, оделся. Татьяна Поликарповна со страхом увидела из окошка, как муж, белее клоуна в цирке, с лиловым, ввалившимся взглядом, садится в пролётку. На нём был пиджак на английский манер, в руке трость с большим костяным набалдашником. Еще больше испугалась Татьяна Поликарповна, заметив, что вместо привычной фуражки с околышем голову Хрящева прикрывает мягкая фетровая шляпа. И лишь сапоги он надел, как обычно, купеческие, с мягким напуском.

«Куда это он? – подумала бедная. – Чтоб так нарядиться с утра…»

В центральном отделении страховой конторы на Лубянской площади было многолюдно. Очень вошло в моду страхование жизни и имущества: купцы и дворяне гнались за деньгами. А денег, увы, никому не хватало. Рябужинский, например, уж на что богатый человек, а и то без конца перехватывал, весь в долгах сидел. Их было три брата из этой фамилии. Так вот, двое старших копили, а младший, совсем как дворянский бездельник, спускал. Француженку, мадемуазель Энженю, в шампанском купал. Колье подарил в десять тыщ ассигнаций. Потом себе выписал автомобиль. Пунцового цвета. Не то из Люцерна, не то из Берлина. Прохожих давил, носился как бешеный.

Именно этого непутевого младшего брата Рябужинского, одетого с иголочки, благоухающего крепкими английскими духами, и встретил Хрящев на лестнице страховой конторы.

– Маркел Авраамович! Ты! Мон ами! Куда спозаранку?

– Дела у меня. – Купец был угрюмым и неразговорчивым. – Позвольте пройти.