Все эти представления об ивановом дне и связанные с ними поверья были общие у русских, украинцев и белорусов. Можно с уверенностью предполагать, что у них был и общий ритуальный праздник – такой, как он описан в старинных письменных источниках»[81]. Действительно, во многих местах считалось, что в ночь на Ивана Купалу все деревья и цветы в лесу заговорят между собой и каждое скажет, от какой болезни оно способно помочь. В Полесье был даже записан рассказ о змеях, прилетавших именно в это время и сообщавших людям о чудесных травах, которые могли сделать бессмертными людей и животных: «Була во тут яворыня и туды злеталися змеи на етого самого на купалного Ивана и говорили етыи змеи што каже у Корме (название села) есть такэ зилле што коб его хто знав, тоб николи худоба б не дохла, жыла б усю жизнь, не дохла. И у Стодоличах була така криница и був таки поплау, его нихто не орау, сичас уже его нема, зорали, то понад стодолицкой криницы такэе зелле, штоб николи люди не умирали. Коб его хто знау да урвау»[82]. Подобные представления о змеях как хранителях бессмертия чрезвычайно архаичны и, как было показано в книге о Свароге, восходят к эпохе матриархата, когда эти пресмыкающиеся считались не противниками людей, а их покровителями. Огромный круг легенд и преданий был связан с папоротником, зацветавшим над кладом красным цветом ровно в полночь и обещавшим сказочную удачу тому счастливцу, которому удастся найти и сорвать его. Однако сделать это было необычайно трудно: помимо того, что его было почти невозможно найти, чудесный цветок ревниво берегла нечистая сила, делавшая все возможное, чтобы не дать человеку завладеть им. Интересно отметить, что одним из названий этого цветка у сербов и хорватов было suncek и, по распространенному у этих народов поверью, расцветал он тогда, когда «солнце побеждает черного волка». Помимо папоротника магические свойства приписывали и сорванному в эту ночь подорожнику – если положить его под голову, то приснится жених, а если сорвать растущий на меже подорожник зубами и дать его своей корове, то потом можно будет вытягивать молоко у чужих коров. Представление о том, что к моменту летнего солнцестояния все травы и растения достигают пика своих целебных свойств, было настолько всеобщим, что даже ему оказался подвержен такой ревнитель православного благочестия и безжалостный борец с языческими обрядами, как царь Алексей Михайлович, который в 1657 г. писал своему сотнику Матюшкину: «Которые волости у тебя в Конюшенном приказе ведомы, и ты бы велел тех волостей крестьянам и бобылям на рождество Иоанна Предтечи июня в 23 день набрать цвету сереборинного, да трав империновой, да мятной с цветом и дятлю и дятельного корня по пять пудов»[83]. Как только дело доходило до собственного благополучия, сам царь, обычно такой строгий и нетерпимый к исконным обрядам своего народа, благоразумно не стал надеяться на одну только чудодейственную силу христианской молитвы и, забыв о своих ортодоксально-православных убеждениях, обратился к народной мудрости, опустившись тем самым до уровня тех бесоугодных чаровниц, которых за сто пятьдесят лет до него так яростно обличал игумен Панфилий.

Судя по всему, максимального расцвета своих сил в ночь на Ивана Купалу достигала не только растительность, но и люди. И именно в эту ночь, когда природа открывала свои тайны людям, следовало, согласно древним представлениям, сделать все, чтобы зачать новое потомство, которое должно было быть богато одарено окружающим миром. Именно этим и объясняется так яростно обличаемая церковниками радость плотской любви в ночь на Ивана Купалу, когда было «мужем и отроком великое падение… и женам мужатым осквернение и девам растлениа». Этнографические материалы подтверждают наличие группового брака на этом празднике: «Пережитки этого древнего оргиастического характера купальского ритуала сохранялись довольно долго в некоторых местностях Белоруссии. А.К. Сержпутовский приводит такое воспоминание: «Кажуць, что у нуоч на Купала нi жинки, нi дзеукi не лiчаць гряхом мiець дачыненье з чужымi мужчынамi цi з хлопцами»