Будь я из тех, для кого нормальным элементом реальности являются всякие там ведьмы, вампиры да оборотни, я бы и на мгновение не усомнился в правдивости деннинговской истории, потому что этот человек свято верит себе сам; к тому же явный недостаток воображения и прозаический, я бы даже сказал, буквальный образ жизни вплоть до указанных событий служат весомым аргументом в его пользу. Ну, и в качестве косвенной улики у нас есть еще нервный срыв блестящего молодого Эдварда Барнса Халпина, который сам по себе о многом говорит. Сей юный исследователь оккультной истории и малоизвестных религий долгие годы близко знал Деннинга, и это у него, Деннинга, в доме беднягу постиг удар, превративший его в увечное, апатичное создание – каким мы знаем его сейчас. Все это – голый факт, подтвердить который может любое количество народу. Что до Деннингова объяснения этому факту, могу сказать только, что оно заслуживает самого тщательного изучения. Если есть в нем вообще хоть какая-то доля истины, ее необходимо самым тщательным образом установить, проверить и записать.

Итак, к делу.

Все началось, по словам Деннинга, летом прошлого года, когда его занесло на распродажу имущества одного из тех маленьких магазинчиков всякого старья, которые гордо именуют себя лавками древностей, а в народе известны разве что как барахолки. Прилавки щеголяли обычным компотом из индийских диковинок, стекла, викторианской мебели и старых книг. Денниг упорно таскался на все подобные мероприятия, потакая своему единственному пороку – загромождать собственную берлогу штабелями дешевых и бесполезных сувениров со всех частей света.

Из этой конкретно пучины он торжествующе вынырнул с резным слоновым бивнем, шаманской маской с Аляски – и глиняным кувшином. Кувшин был совершенно обычный, круглобокий, с коротким цилиндрическим горлышком и глазурованной полосой посередине – синяя глазурь с забавными угловатыми желтыми буквами, в которых даже наш безграмотный Деннинг опознал дальних родственников греческого алфавита. Аукционер сказал, что кувшин страшно древний, не то сирийский, не то самарянский, и в подтверждение гордо ткнул в печать, удерживающую крышку на месте. Крышка тоже была керамическая, под стать самому кувшину, всаженная прямо в горлышко, на манер пробки, и запечатанная со всех сторон обожженной глиной. Вот на этой-то обожженной глине, или что там это было, и был отпечатан весьма любопытный рисунок: два переплетенных треугольника, образующих шестиконечную звезду, с тремя непонятными символами в центре. Аукционер о значении всего этого имел не больше понятия, чем сам Деннинг, зато сумел напустить такого туману, что мой друг клюнул. Он купил кувшин и притащил его домой, где водрузил, несмотря на ворчание жены, на каминную полку в гостиной.

Там посудина и пребывала в относительном забвении месяца четыре или пять. Я говорю, в относительном, так как, судя по всему, это не мешало ей служить постоянным камнем преткновения и даже, не побоюсь этого слова, причиной домашних раздоров между Деннингом и его супругой. Что, впрочем, было вполне естественно, ибо какая достойная леди согласится, чтобы лучшую комнату в доме, и без того небольшом, набивали всяким, с ее точки зрения, бесполезным хламом. Как бы там ни было, а кувшин остался, где стоял. В свете грядущих событий жутко даже представить себе, что эта ужасная вещь торчала там день за днем, в самой обычной гостиной – более того, ее регулярно снимали с полки, вытирали от пыли и бездумно ставили обратно.