– А кто ее знает? – говорю я ему лениво. – Может, и в строю, а может, и не в строю. Не поймешь. Сразу-то не видно! Вот подходишь к ней сбоку – вроде бы в строю, а как с другого боку зайдешь – мама моя родимая, не пачкалась бы ты вовсе! – и уже не в строю!
– А проверка ПДУ? – говорит он и смотрит на меня с опаской.
– Чего проверка? – спрашиваю я с интересом.
– ПДУ! Портативного дыхательного устройства!
– Ах вот, значит, как оно называется! – говорю я ему в полнейшем восторге. – А то я всю ночь над этим голову ломал! Думал: ну не может такого быть, чтоб оно расшифровывалась, как «Плюнь, Дунь в Ухо!»
Они потом отошли подальше, и флагманский ему начал что-то говорить и в мою сторону кивать.
Так что на доклад в дивизию они без меня поперлись.
А я на посту сел чайку выпить.
Старпом зашел и говорит:
– Ну что, отломал комедию?
– И не говорите, Анатолий Иванович! – вздохнул я ему навстречу. – Все сердце изныло!
Так и вышли мы в море.
Я со своей командой потом две недели совсем не спал, все здешнее железо в строй вводил.
И ведь ввел, самое смешное.
Сегодня я проснулся без головы. Совсем. Я когда просыпаюсь и из каюты выхожу, кряхтя и проклиная все на свете, то всегда в зеркало по дороге смотрюсь.
Над умывальником оно висит, справа по ходу событий.
Вот я в него и посмотрел – ничего.
Я еще раз посмотрел – совершенно ничего.
Нет головы!
Вот вы помните, как выглядят цыплята без головы? Вот такая же обстановка – совершенно чисто над плечами.
И главное: я же все вижу, чувствую, говорю (кажется): «А-я-я!» – да нет, слава Богу, говорю.
Только бы никого в коридоре не было, да что ж это такое!
А может, я сплю? А? В автономке же черт-те что может присниться? А?
Ущипнул – ни хрена, не сплю.
Только бы никто в коридоре не появился. Вот ведь меня угораздило как! В зеркало я себя вижу, но там я совсем без ничего! И чем же, спрашивается, я себя вижу? Глаза-то мои где?
– Привет!
– Привет!
Пока я себя рассматривал, стремительно вошел в отсек и оказался рядом со мной Сережка Митрофанов, мой друг и прочее.
Надо бы аккуратно у него как-то спросить, но так, чтоб он не успел спросить у меня, чего это со мной случилось, потому что Серега – помело, все сейчас же знать будут.
– Чего в зеркало уставился?
Это он мне. Чего бы такое ему сказать?
– А… прыщик у меня на верхней губе… вот. Ты не посмотришь?
Теперь Серега смотрит внимательно, точно на пятнадцать сантиметров над моими плечами.
– Прыщик?..
Господи! Сейчас он скажет, что у меня там вообще ничего нет.
– Что-то я… не пойму.
Точно! Нет у меня головы!
– Нет у тебя… прыщика.
Теперь быстро:
– А что есть?
– Что есть?.. Да ничего нет.
– Совсем ничего?
– Совсем.
Теперь медленно и вроде лениво рассуждая:
– А. в районе носа. Вот в этом районе… у меня есть что-нибудь?
Серега на меня смотрит, как на полного идиота, и я его понимаю, потому что сам бы смотрел точно так же.
– Ты чего, Саня, издеваешься надо мной?
– Да нет, ты чего?..
– Ты еще насчет лба спроси!
– А? Что? Что насчет лба? Что?
– Ты чего, совсем ничего не видишь?
Внутри у меня матка опустилась, а голос стал влажным, блеющим:
– Чего… не вижу?
– Ничего не видишь?
После этих слов я еще раз весь вспотел, как бенгальская мышь, а сердце забилось, как зяблик в тряпочке.
– Нет.
– Со зрением что-то?
– А?..
– Со зрением, говорю?
– Где?
– В пизде! Со зрением, говорю, плохо, что ли?
– У… меня?..
– Ну не у меня же!
– А. там есть что-нибудь?
– Где «там»?
– Ну… эта… где у нас голова?
– А где у нас голова?
– А что… нет головы?
– Головы?..
И тут лицо у Сереги стало изменяться, глаза увеличились, почернели, превратились в бусинки, и морда так вытянулась, вытянулась и заострилась. Смотрю, а это и не Серега теперь вовсе, а большая такая мышь, и может быть, даже крыса.