Я снова очнулся, и, по ощущениям, произошло это тоже в довольно экзотическом месте.

В гробу.

Но я не впал в отчаяние.

Отчаяние – это прерогатива живых, а я-то уже был мертв. И даже если все, что сейчас происходит со мной, является подзатянувшейся агонией моего умирающего мозга, это все равно лучшее, на что я мог рассчитывать после попадания в германский плен.

Когда я обнаружил себя в тесном замкнутом пространстве, моей первой импульсивной реакцией была попытка задержать дыхание. Никто не поет гимнов кислороду, а вот попробуй-ка обойтись без него…

Но я сразу же осознал, что это ошибка. Для экономии воздуха дышать следовало равномерно и неглубоко. Не то, чтобы в императорской военной академии нам читали курсы относительно наших действий в случае, если нас похоронят заживо, но что-то такое в мозгу все равно отложилось.

Наверное, из приключенческой литературы, коей я увлекался в довольно нежном возрасте. До тех пор, пока меня не начал интересовать противоположный пол.

Я сделал аккуратный вдох и понял, что в экономии нет необходимости. Воздух не был затхлым и спертым, напротив, он был чистым, свежим и прохладным, и я даже чувствовал легкий ветерок, омывающий мое лицо. С каких это пор в нашем мире стали производить вентилируемые гробы?

И на какой, интересно, случай?

Я прислушался к своим ощущениям. У меня ничего не болело, ни простреленное колено, ни тело, по которому оттопталась добрая половина германской армии, ни голова, которой сейчас вообще положено быть разнесенной на куски и лежать на полу живописными фрагментами.

Источник силы пропал, но я решил, что буду относиться к этому философски. В конце концов, я должен был потерять куда большее. Я должен был потерять все.

Но что-то осталось, и мне предстояло выяснить, почему. А уже потом, разобравшись с обстоятельствами, можно будет озаботиться решением другим вопросов.

Я попытался подвигать руками и ногами, и у меня получилось. Тело по-прежнему полностью контролировалось моим мозгом, и значит, я не чувствую боли не потому, что меня парализовало. Движения, правда, получились какими-то слишком уж медленными и плавными из-за сопротивления среды, словно я плавал в какой-то густой жидкости, вроде несколько дней простоявшего в банке киселя.

Определившись с этим, я поступил так, как, наверное, на моем месте поступил бы каждый нормальный человек. Поднял обе руки, уперся ладонями в крышку гроба и сильно на нее надавил.

Ни на что, впрочем, особо не рассчитывая. Там же сверху должно быть несколько метров земли, или штабель других гробов, или еще что-нибудь, такое же тяжелое и неприятное.

Но крышка обманула все мои ожидания и какого-то дьявола сразу поддалась. Более того, после моего первого нажима она сама откинулась на сторону, и в глаза мне ударил свет.

Нет, не может такого быть.

Неужели я настолько плохо проявил себя в аду, что меня решили выкинуть из преисподней и отправить в райские кущи? Лорд Идразель, мы с тобой так не договаривались! Почему против меня не выставили кого-нибудь посерьезнее? Кого-нибудь из старших демонов? Может быть, если бы я отшиб рога Вельзевулу, меня бы не только в праведники, но и сразу в ангелы бы записали. Выдав соответствующее снаряжение в виде белоснежных крыльев и пылающего меча.

Ух, я бы тогда развернулся…

Впрочем, этот ад сразу показался мне каким-то надуманным, а теперь выяснилось, что и гроб ненастоящий.

Я выдрал свое тело из вязкого киселя и сел, перебросив ноги через стенку гроба. Зрение постепенно восстановилось после яркой вспышки, и я подумал, что обстановка не очень-то напоминает райские кущи. А девушка в прозрачном неглиже, поверх которого был накинут белоснежный передник горничной, совсем не похожа на апостола Петра.