Удодов посмурнел:

– Плохо. Она и в молодости от ревности с ума сходила, а после гибели сына совсем умом подалась. Ходит по соседям, рассказывает, что я собираюсь её бросать. И сына ждёт, каждый вечер пироги печёт или печенье. Сядет после ужина в кресло и заснёт. Я переложу её в постель. Утром меня ругает, что сын приходил, а мы его не встретили, не открыли дверь.

– А что с ним случилось? – поинтересовался Игнатьев.

– Не знаю, никто ничего не рассказывает. Он в Москве служил в ФСБ майором, здоровый парень, крепкий. Сказали – сердце, а в справке о вскрытии указано: причина не установлена. Как так не установлена? Ну, я понимаю, бомжей подбирают, там у них всё сгнило от водки – и печень, и почки, и селезёнка – определить не могут. А здесь-то?

– Так что с женой решил? – спросил Рыков.

– Вожу её на процедуры, таблетки какие-то выписали. Сказали, может появиться агрессия, надо быть внимательным – тогда снова в больницу на стационар. А я думаю – возьмёт и меня молотком по голове или ножом в бок пырнёт, когда я сплю! Агрессия… как она проявится?

– Да… – задумчиво произнёс Виктор, – не знаешь, кто с тобой рядом!

– Вот то-то и оно! – подтвердил Удодов.

С утра предупредив Удодова, Рыков рванул в районный военкомат к своему приятелю Стасу Сазонову. Они были знакомы ещё с тех пор, когда Виктор работал на территории опером, а тот обычным клерком – капитаном, покинувшим действующую часть по состоянию здоровья. Вместе ловили дезертиров, помогал Стасу с информацией об уклонистах. Было время, когда погоны с военкомов сняли, и с призывом начался разброд. Но несколько лет назад снова присвоили звание, структуру восстановили – видать, страна давно становилась на военные рельсы.

Около военкомата припарковался большой автобус с туристическими наклейками и рекламой по бокам. Вокруг – парни в камуфляже, девушки в красивых нарядах, пожилые женщины в чёрных платках с пьяными мужьями под руку.

Кто-то играл на гитаре, несколько человек подпевало:

Слышались женские всхлипы с причитаниями, молодецкие призывы бить врага, бороться с фашизмом…

Данная картина навевала Рыкову тоску. Он проскочил мимо и, показав на вахте удостоверение, поднялся на второй этаж, стукнул в дверь и сразу распахнул.

Вдоль стены сидели несколько женщин разного возраста с одинаково запавшими глазами, взволнованными, измождёнными лицами. С угрюмой надеждой недоверчиво в упор смотрели на комиссара. Рыков осторожно сел на стул рядом с ними.

Озабоченный Сазонов в форме подполковника эмоционально метался в кресле, сдержанно ругаясь по телефону:

– Мои ребята звонят матерям, жалуются, что их не кормят! У вас, что, кухни даже нет? Это же Таманская дивизия! Куда вы их там возите на поезде то на юг, то на север? Что происходит?

– Они все больные! – выкрикнула пожилая женщина и, закрыв лицо руками, тихо зарыдала в ладони.

– Мой муж говорит, что у них коронавирус гуляет, не чувствуют запаха и вкуса! Никто их не лечит! Лекарства не дают! – сквозь слёзы добавила другая, помоложе.

Сазонов бросил взгляд на женщин, тут же подхватил:

– Они там у вас с коронавирусом катаются – лечить их собираетесь? – Затем умолк, стал внимательно слушать, кивать, несколько раз повторил: – Хорошо, хорошо… – Положил трубку, посмотрел на женщин: – Не волнуйтесь, мамочки, жёны, сёстры, всё будет в порядке. Сказали, поезд расформировывают, больных на карантин. Всё будет хорошо! Это ведь наши дети!

Женщины стали подниматься выходить. Как только за последней закрылась дверь, Сазонов не сдержался. Лицо исказилось злобой, с размаху ударил по столу кулаком: