– У вас ус отклеился.

Тем же летом ты снимал меня на старомодную ручную камеру:

– Это будет архетипическое кино под названием “Девчонка с причала”. Половина фильмов сделана про девчонку с причала, знаешь?

Ты спрягал “с причала” как глагол и хохотал:

– Девчонка спричала, мальчишка спричал, мы с тобой спричали.

Ты заставлял меня идти вдоль залива, бежал передо мной с камерой и кричал, что я со своим печальным лицом и длинной юбкой, развевающейся на ветру, похожа на женщину французского лейтенанта. В те минуты я чувствовала себя совершенно счастливой. Ты как будто занимался со мной любовью – при помощи этой примитивной камеры. Камера не отделяла нас друг от друга, как в вышедшем тогда вуайерском фильме “Секс, ложь и видео” или как у героя Жан-Пьера Лео в “Последнем танго в Париже”. Камера нас сближала, связывала, превращала в одно целое. Делала наш союз не только любовным, но и творческим. Тогда я не отдавала себе в этом отчет. Просто чувствовала, что то, что происходит между нами, острее и, может быть, даже важнее, чем секс.

Ты часто повторял фразу Годара, что кино показывает только любовные истории. За несколько месяцев до смерти на лекции во ВГИКе ты сказал: “«На последнем дыхании» – один из самых концептуальных фильмов XX века, потому что он показывает, что можно всё. В кино можно всё. У Годара есть совершенно замечательная формула: «В кино можно всё, главное – любовь». Если вы любите что-то или кого-то, значит, можно снимать о чем угодно, это всё равно никуда не спрячешь”.

И ты, обычно такой строгий к словам, трижды повторил: “Можно всё, можно всё, можно всё”.

Этот черно-белый фильм, “Девчонку с причала”, ты смонтировал и озвучил. Добавил туда кадры, где я, юная и веселая, что-то ем на твоей кухне, привычно придерживая длинные волосы, чтобы они не попали в тарелку. Где сейчас этот маленький фильм – не представляю. Может, валяется где-то на осыпавшейся видеокассете. “Девчонка с причала” была самым щемящим на свете объяснением в любви. А я с тех пор так и осталась для тебя девчонкой.

– А где моя девчонка? – спрашивал ты, когда искал меня. – Кто-нибудь видел мою девчонку?

Знал ли ты, что первый фильм, в котором на экране появился Джеймс Дин, назывался “Кто-нибудь видел мою девчонку?” (Has anybody seen my gal)? Едва ли знал, хотя фильм и снял любимец французской новой волны Дуглас Сёрк, хорошо тебе известный. Но ты каким-то шестым чувством угадывал скрытые сплетения твоих синефантомов. Я только недавно посмотрела эту картину, у Дина там одна реплика, его имени даже в титрах нет, но не запомнить этого капризного и надломленного мальчика невозможно, хотя он там всего лишь просит какое-то особенное мороженое – и я его тоже часто просила! Девчонка из названия, впрочем, не имеет к Дину отношения. Девчонка – из прелестной песни двадцатых годов, под которую там весело отплясывают:

Причал мы постепенно забыли. Говорят, что за несколько секунд до смерти ты произнес:

– Моя девчонка ко мне уже не вернется.

Сегодня вспомнила кругленькую кудрявую Карлу Бони, парижского фотографа итальянского происхождения, которая приехала в Питер делать фоторепортаж о параллельном кино. Тогда на каждого иностранца бросались с жадным любопытством, и ты немедленно закружил Карлу в нашем хороводе. Мы таскали ее за собой по разным местам и гостям, чем-то поили и кормили, она снимала нас вместе. На одном из ее снимков мы сидим на Ломоносовском мосту на Фонтанке, у меня в руках кассета с “Синим бархатом” Линча. “Синий бархат” стал одним из фильмов, сопровождающих нашу любовь. Мы оба были заворожены линчевской эстетикой, кислотными цветами, сюрреалистическим темным миром, где обитали харизматические демоны – Деннис Хоппер и Изабелла Росселлини. Мы написали вдвоем несколько статей про Линча, одну из них – “Суд Линча” – для “Сеанса”. Про Линча мы обязательно хотели писать вдвоем, это был наш общий и наш личный опыт. Тогда, кроме “Синего бархата”, вышло сразу несколько фильмов в жанре, который ты называл “яппи в опасности” или “яппи в стране чудес” – “После работы” Скорсезе, “Нечто дикое” Демме, “Тщетные поиски Сьюзен” Зейдельман, “В ночь” Лэндиса, “Френтик” Полански. Всё это были истории про чинных американцев, проваливающихся в зазеркалье и заново открывающих мир, опасность, любовь и самих себя. Ты называл это зазеркалье беспределом. Ты любил жонглировать блатными словечками, но это слово произносил и воспринимал без иронии. Беспредел. Нечто без пределов, без границ, без барьеров. Или – бес пределов.