– Теперь шифр. – Мистер Синий щелкнул затянутыми в перчатку пальцами. – Выкладывай.

От распиравшей его злости Ротстайн едва не отказался – не зря Иоланта говорила, что его жизненная позиция всегда строилась на злости («Наверняка ты был таким же даже в своей проклятой колыбели», – говорила она), – но он устал и боялся. Если бы он уперся, они силой выбили бы из него шифр. Дело могло дойти до еще одного инфаркта, который он едва ли переживет.

– Если я назову вам шифр, вы возьмете деньги и уйдете?

– Мистер Ротстайн, – произнес мистер Желтый с, казалось бы, искренней (и потому гротескной) добротой, – вы не в том положении, чтобы торговаться. Фредди, сходи за сумками.

На Ротстайна дунуло ледяным воздухом, когда мистер Синий, он же Фредди, вышел через дверь кухни. Мистер Желтый тем временем продолжал улыбаться. Ротстайн уже терпеть не мог эту улыбку. Эти алые губы.

– Давай, гений, колись. Быстрее начнешь, быстрее закончишь.

Ротстайн вздохнул и продиктовал шифр, открывавший замок сейфа «Гардолл», вмонтированного в заднюю стенку шкафа:

– Три – два поворота влево, тридцать один – два поворота вправо, восемнадцать – поворот влево, девяносто девять – поворот вправо, потом на ноль.

Алые губы за маской разошлись шире, обнажив зубы.

– Я бы мог догадаться. Твой день рождения.

И пока Желтый выкрикивал шифр мужчине, стоявшему у сейфа в шкафу, Ротстайн пришел к крайне неприятным выводам. Мистера Синего и мистера Красного интересовали исключительно деньги. Мистер Желтый тоже мог получить свою долю, но Ротстайн не верил, что деньги – главная цель человека, который называл его гением. Словно в подтверждение этих мыслей, мистер Синий вернулся, принеся с собой еще один порыв ледяного воздуха. Он притащил четыре пустые дорожные сумки. Они висели на его плечах, по две на каждом.

Из кабинета донесся крик мистера Красного:

– Святой Боже, Морри! Мы сорвали банк! Матерь Божья, тут прорва денег! В банковских конвертах! Их десятки!

Как минимум шестьдесят, мог бы сказать Ротстайн, может, и восемьдесят. С четырьмя сотнями долларов в каждом. От Арнольда Абеля, моего нью-йоркского бухгалтера. Дженни обналичивает чеки и привозит деньги в конвертах, а я кладу их в сейф. Только расходов у меня мало, потому что крупные счета Абель оплачивает из Нью-Йорка. Время от времени я даю чаевые Дженни, на Рождество – почтальону, но по другим поводам наличные трачу редко. Эта история с конвертами тянется долгие годы, и почему? Арнольд никогда не спрашивает, что я делаю с деньгами. Может, думает, что ко мне приезжает девушка по вызову, а то и две. Может, думает, что я играю на ипподроме в Рокингэме.

Но есть один забавный момент, мог бы сказать он мистеру Желтому (также известному как Морри), я сам себя никогда об этом не спрашивал. Не спрашивал и о том, почему я продолжаю исписывать одну записную книжку за другой. Что-то ты просто делаешь, без всяких вопросов.

Он мог бы все это сказать, но молчал. Не потому, что мистер Желтый его бы не понял. Наоборот, алогубая улыбка свидетельствовала о том, что он как раз поймет.

Но пропустит мимо ушей.

– Что там еще? – крикнул мистер Желтый, по-прежнему не отрывая взгляда от Ротстайна. – Коробки? Коробки для рукописей? Того размера, как я тебе говорил?

– Никаких коробок, только записные книжки, – доложил мистер Красный. – Гребаный сейф набит ими.

Мистер Желтый улыбнулся, глядя в глаза Ротстайну:

– Пишешь от руки? Ты так это делаешь, гений?

– Пожалуйста, – взмолился Ротстайн, – оставьте их. Этот материал не предназначен для чужих глаз. Там нет ничего завершенного.