– Не отказывайся и не смущайся, нам будет приятно, что после нас к нашим вещам будут прикасаться твои руки.
Умерли они тихо, одна за другой, прожив свои долгие жизни незаметно, но, как всегда казалось Наде, владея каким-то большим секретом.
В домоуправлении про завещание знали.
– Мы им говорили: да живите вы, не рыпайтесь с этой приватизацией, вам-то она на кой, соседям вашим и так все отойдет, кто сейчас на каморку без окна позарится. Нет, отвечают, это наше право, а кому позариться, всегда найдется.
Так Надиной семье стал принадлежать целый этаж в особняке, признанном даже памятником архитектуры.
Полгода Надя не заходила в принадлежащие ей теперь комнатушки. Не сразу открыли и заколоченную дверь, ведущую из кухни в таинственный коридорчик с вожделенным некогда черным ходом в конце.
Наконец дед решил делать ремонт на новой территории. Сам. Хотели пригласить профессиональных ремонтников, но он любил сам.
– Я ж не схалтурю, как эти. У меня-то и будет вам настоящий евроремонт.
Стал трудиться потихоньку. Начал с обоев в комнатушке с окном. Оказалось, что соседки были очень аккуратны, обои переклеивали регулярно. Вернее, даже не переклеивали, а наклеивали на старые, как это принято было раньше, когда сначала стены обклеивались газетами, потом на них лепились обои.
Теперь, отдирая обойные слои, можно было обнаружить в открывающихся газетных столбцах всю новейшую историю страны. Своеобразный такой архив, случайное послание потомкам.
Возникало вдруг бровастое лицо Брежнева с безликой сворой на заднем плане и монументально-трогательной подписью: «Генеральный секретарь». Или обнаруживался портрет человека в скафандре. Неужели Гагарин?
– Надя, иди! – постоянно отрывал ее от женских писем дед. Значит, опять дорвался до чего-то исторически значимого.
Правнуки тоже мчались со всех ног – изучать открывшийся культурный слой и слушать дедовы комментарии.
Дед завел специальную папку для хранения фрагментов газет.
– Хватит тебе дамские страдания комментировать. Напиши книгу, как жили две вечные старушки, а мимо них шла настоящая жизнь. Вот, возьми эти газеты, а их прошлое придумай. Получится книга про то, как все вокруг меняется, а они нет. Они одни и те же. А потом оказывается, что все вокруг них тоже – одно и то же. Смотри, как интересно, я и сам не ожидал! Назови как-нибудь позаковыристее. «Хроники мышиной норы», например. Или сама придумай, – побуждал он.
Надя задумалась. Что меняется, а что не меняется с течением времени? И что такое – меняться? Допустим, у соседок стремление не влиться в общий поток было явным, если не демонстративным. Можно ли отвергать время? Что это значит? Это сила или слабость? Ну, к примеру, они – особо сильные. Кстати, откуда у них эта сила?
Ничего-то она о них не знает. Только беглые легкомысленные фразочки их и объединяли. Почему они так расцветали при звуках чужой речи? Что с ними произошло, что сделало их существами без возраста? Не родились же они сразу старушками. Увидеть бы хоть одну фотографию, хоть что-то, что позволяло бы помечтать об истоках их жизней.
Ничего. Пустота. Они оставили после себя пустоту. Идеальный порядок.
А что касается перемен… Разве сама она поменялась внутренне? Разве забыты обиды маленькой девочки, разве не те же страхи мучают взрослую женщину, что сжимали когда-то душу ребенка? Разве поменялись ее представления о том, что такое хорошо и что такое плохо? А ведь это даже не из детства пришло. Откуда-то до детства. Из вечности, что ли?
О себе Надя помнила такие вещи, которые не должна была помнить и знать. Иногда в темноте, в предсонное время ее посещало состояние теснящей тревоги. Казалось, она скована сузившимся пространством настолько, что не может ни вздохнуть, ни пошевельнуться. Ей приходилось бороться с собой, чтобы сделать вдох, застонать.