Первое время не были запрещены профсоюзы, демократические свободы, даже Советы. Но позднее все левые партии были разгромлены и поставлены вне закона.
Все это время условия жизни, хоть и медленнее, чем в центре, ухудшались и на дальних территориях. Еще летом 1917 г. в Сибири царило изобилие: «26 июля (1917 г. – Авт.) с сибирским экспрессом я покинул Петроград, направляясь через Вологду, Екатеринбург и Иркутск в Забайкалье. Впервые после трехлетнего пребывания на фронте я увидел родную Сибирь. Несмотря на войну и последовавшую революцию, кругом мало что изменилось. Экономическое состояние Сибири и ее обитателей внешне не отражало той разрухи, которая уже наступила в стране. Станции были так же, как и в довоенное время, запружены лотками с жареными гусями, утками, поросятами и прочими предметами разнообразной деревенской кулинарии. Все было баснословно дешево: например, стоимость целого жареного поросенка не превышала 50 копеек, утка стоила 30 копеек и т. д. Это наглядно свидетельствовало о хозяйственно-экономической мощи страны даже по истечении трех лет тяжелого военного напряжения…»[27]
Но уже через год все изменилось. Вот как описано положение в Иркутске летом 1918 г. в воспоминаниях И.И. Серебренникова: «К лету 1918 года положение с продовольствием в городе сильно ухудшилось. Стал ощущаться определенный недостаток в различных продуктах. Впервые в истории Иркутска были введены продовольственные карточки на многие припасы, в том числе на печеный хлеб. Появились у городских хлебопекарен “хвосты” горожан, не очень радовавшихся всем этим нововведениям и начавших уже весьма иронически относиться к громко рекламируемым большевиками “завоеваниям революции”.
Помню, как в один из летних дней я взял с собою нашу продовольственную карточку, пошел к хлебопекарне и стал в “хвост” очереди. В нашем доме было кого послать на дежурство, но я решил проделать все сам, чтобы испытать лично это удовольствие. Кажется, я стоял около часа времени и затем получил фунт или два хлеба.
Было странно и непонятно, как могло случиться, чтобы хлебная Сибирь осталась вдруг без хлеба. Действительно, пути революции были неисповедимы…
Бродя по улицам города и наблюдая его праздничное оживление (июль 1918 г. – Авт.), я зашел, между прочим, в помещение Городской управы. Здесь было много народу. В думском зале происходила подписка на нужды Сибирской добровольческой армии. Я подошел к столу, где лежал подписной лист, и, вручив дежурившему у стола десять рублей, записал эту сумму в лист. Вслед за мной на листе расписался известный в Иркутске подрядчик-строитель Ж-в, считавшийся в то время миллионером. Я видел, что он подписал столько же, сколько и я, т. е. десять рублей, и не поверил своим глазам. Вот они, сибирские Минины, невольно подумал я: как щедро они жертвуют на борьбу с большевизмом, от которого им только что помогли избавиться эти же самые добровольцы… Я не мог не вспомнить тогда, что не так еще давно подрядчик этот был арестован большевиками по обвинению в спекуляции, сидел в Иркутской тюрьме и был освобожден только после внесения залога, вернее, выкупа, в сумме нескольких сот тысяч рублей…»[28]
Надо отметить, что самоубийственную скупость по отношению к нуждам Белого движения проявляли многие представители русской буржуазии не в одной только Сибири. «Подрядчик-строитель Ж-в», не постеснявшийся «пожертвовать» десять рублей, весьма вероятно, «сберег» свои деньги для чекистов. Кто знает, может быть, перед расстрелом он вспомнил «щедро» пожертвованные им десять рубликов?