Прибытие новых лиц, конечно же, стало нешуточным развлечением для всех старожилов, включая лайку. Впрочем, взоры в основном скрестились на яркой, как тропическая птичка, девушке Свете, каковую всеобщее внимание ничуть не смутило.

– Сидим, – сказал Кацуба. – Ждем встречающих. Кто хочет, пусть пьет пиво, зря, что ли, столько упаковок тащили… В самом-то деле, что делать интеллигентным людям, прилетев на край земли? Пить пиво…

Шишкодремов принялся откупоривать банки, с большой сноровкой дергая колечки, далеко отставляя руку, чтобы не капнуть на черную шинель. Мазур от нечего делать стал настраивать дешевенькую гитару, прихваченную ради доскональности имиджа, – бородатые интеллигенты, помимо пива, должны еще брякать на гитаре, сие непреложно…

– Баяна не взяли, – грустно сказал Кацуба. – Изобразил бы я свою коронную, с которой «Юного барабанщика» слизали…

– А как тебе вот это? – спросил Мазур. – Опознаешь? – и легонько прошелся по струнам.

The nazis burnt his home to ashes,
His family they murdered there.
Where shall the soldier home from battle,
Go now, to whom his sorrow bear?[2]

– Погоди-погоди-погоди… – Кацуба нешуточно удивился. – Мотив мне странно знакомый… Да и словечки… Ежели в обратном переводе…

– Последний куплет, – хмыкнул Мазур.

The soldier drank and wept for many,
A broken dream, while on his chest,
There shone a newly-minted medal
For liberating Budapest[3].

– Ну ничего себе, – покрутил головой Кацуба. – Это что же, и «Родная хата» у нас слизана с импорта?

– Да нет, – сказал Мазур. – Это я так… развлекаюсь.

– Ну развлекайся, музицируй… Рембрандт… – Кацуба скользом глянул наружу, за стеклянную стену, вскочил. – Вот и приехали, сейчас узнаем, что день грядущий нам готовит…

И быстро направился к выходу. Там стоял невидный зеленый фургончик, УАЗ с белой надписью «Гидрографическая», крайне потрепанный, казавшийся ровесником века. Без всяких теплых приветствий Кацуба тут же заговорил с двумя, сидевшими внутри. Мазур продолжал лениво тренькать.

– А я «Интернационал» по-французски знаю, – похвасталась Света. – Се ля лютте финале…

– Неактуально, – сказал Вася.

– Погоди, будет еще актуально, – мрачно пообещал Шишкодремов с видом садиствующего пророка, получавшего извращенное удовольствие от черных предсказаний. – Если так и дальше пойдет.

– Это что, опять у Нострадамуса вычитал? – по-кошачьи сощурилась Света, державшаяся совершенно непринужденно.

– Сам вычислил, – угрюмо сообщил Шишкодремов.

Света потянулась и пояснила Мазуру:

– Это он у нас на Нострадамусе подвинулся. И Гитлера оттуда вычитал, и Ельцина, и ваучеры. А какой может быть Нострадамус, если сами французы намедни писали, что на сегодняшний день имеется десятка три расшифровок каждого катрена? Точнее объясняя, на каждое четверостишие – тридцать расшифровок, причем любая наугад взятая противоречит двадцати девяти остальным. Какие уж тут предсказанные ваучеры, Роберт?

– Образованщина, – проворчал тот, уязвленный в лучших чувствах.

– Зато сексуальна и раскованна, – уточнила Света. – Вон у сержанта скоро казенные штаны треснут…

Вернулся Кацуба. Все было ясно по его лицу, с первой секунды. Никто не задал ни единого вопроса, но он сам, не спеша оглядев свое воинство, тут же внес ясность:

– Увы, ребята, придется работать… Хватайте барахло и поехали. Машина ждет.

В фургончике оказалось достаточно обтянутых потертым кожзаменителем сидений, чтобы с относительным комфортом разместиться всем. Скрежетнул рычаг передач, и машина покатила прочь от сонного царства.

– Знакомьтесь, – сказал Кацуба. – Это вот товарищ Котельников Игорь Иванович, большой человек в здешней гидрографии… в практической гидрографии, так сказать. Прикладной. Известный прикладник. Только застрял в капитанах – здешние места как-то чинопроизводству не способствуют…