– Об истории Французской революции написано множество книг, в которых все, как кажется, расписано по минутам. Однако, как ни странно, все равно остаются тайны. Смерть короля. И то, как он попал сюда на эшафот, тоже до конца не проработанный, но очень интересный вопрос, – вступил в свои права гид Мишель.

– А что же тут таинственного? Его приговорил Конвент, – заметила Бархатова.

– В том-то и дело, что король оказался на эшафоте против мнения Конвента. Сейчас появились новые исследования, которые говорят о том, что четырнадцать голосов при голосовании были подложными. Вот так вот! И это при том, что сторонники казни получили всего на один голос больше. И подозревают в этом подлоге никого иного, как масонов, которые фальсифицировали голосование.

Пока идет этот безнадежный разговор, Олег Мировой ловит в себе какие-то странные, причудливые ощущения. Во-первых, ему кажется, что он уже когда-то стоял на этом месте. В каком-то другом измерении. И еще в его сознании появляется картинка: кругом – коленопреклоненные в каре ряды солдат в старинных, времен войны восемьсот двенадцатого года, мундирах. Он видит амвон, священников, образа. А вокруг – толпы французов. Еще он видит странных воинов на конях – это, несомненно, казаки с пиками. И в овчинах – калмыки с плоскими бурыми лицами и маленькими глазами. А также вооруженные луками башкиры и какие-то кавказские воины в блестящих кольчугах… Он видит эти неясные тени. Они окружают его. Реальнее, чем сама реальность.

– А в память о жертвах революции в тысяча восемьсот четырнадцатом году, когда русские войска заняли Париж, здесь был отслужен грандиозный молебен, на котором присутствовал Александр Первый, – продолжал свой рассказ Мишель то ли Безухофф, то ли Бездухофф.

Последний пункт их экскурсии – тюрьма Консьержери. Грозный боевой замок посреди Парижа на набережной Сены они посетили уже после усыпальницы Сен-Дени, где долго стояли у двух фигур. Короля в короне и мантии со сложенными руками. И королевы.

Так что мрачные кельи-камеры Консьержери их уже особо не удивили. Ну что ж, тюрьма она и есть тюрьма. Каменный пол. Дубовая кровать. Грубый стол. Стул. Коврик.

Удивил разве что низкий дверной проем. Гид пояснил:

– Так низко сделали его по приказу Робеспьера. Он специально издал по этому поводу декрет. Хотел, чтобы гордая австриячка Мария Антуанетта кланялась, выходя и входя сюда. Правда, спустя год он сам попал в эту камеру. И разбил себе лоб об эту притолоку!

– Не рой яму другому! – прошептала на ухо Олегу Марина.

Вспомнили слова о том, что Мирабо и Робеспьер были иллюминатами. И о том, что всякая революция первыми пожирает своих детей. Бархатова покопалась уже не в айфоне, а в своей обширной памяти и рассказала о том, как глумились в последние дни перед казнью над павшей королевой:

– Когда она находилась здесь, у нее начались месячные. И «добрые» тюремщики не дали ей даже лоскутка. А все парижские бабы – кабатчицы, судомойки, шлюхи издевательски судачили, обсуждая судьбу несчастной жертвы: «Посмотрите, она такая же, как и мы! Она потекла…» Никто не пожалел женщину, которая готовилась умереть на эшафоте. Какой гуманизм со стороны масонов!..

– Ну, не все они были такими! – милостиво заступилась за вольных каменщиков Бобрина. – Я их не люблю. Но, как говорится, истина дороже. Многие из тех, кто сам был членом лож, не знали даже о тайной деятельности, которая велась в них. Герцог Орлеанский более двадцати лет был великим мастером Великого востока Франции. А когда узнал, что творилось у него под носом, отрекся от своих взглядов. Вот посмотрите, что он написал: