Такое качество ее ответа, казалось, некоторым образом отрицало весомость вызванного, словно дух из небытия, присутствия Мод Лоудер – это Сюзан Стрингем, все еще сидевшая за столом, взволнованная и погруженная в раздумье, вдруг осознала чуть более ясно. Когда Милли покинула ее, в ней стало происходить нечто, определяющее ее дальнейшую жизнь, безымянное, но ставшее, как только она дала волю этому процессу, неотвратимым. Было так, будто она снова поняла, в полноте протекшего времени, что она, после замужества Мод, прожила свою жизнь ощутимо неудачнее, что ее «пере-жили», или, как теперь говорят, «обставили». Миссис Лоудер оставила ее позади, и по этому случаю, в ту же фазу собственной жизни Сюзан, – не второй жизни, печальной, несшей на себе достоинство печали, а первой, с постной скудостью ее предполагаемой верности, – ее стали, в том же духе, чуть ли не покровительственно, снисходительно жалеть. Если такое подозрение, даже утратив свое значение, никогда в ней до конца не увядало, то, несомненно, в ее предложении восстановить это звено в цепочке, а не порвать ее заново была какая-то странность, и, действительно, могло быть вполне вероятно, что у Сюзан возникло настроение, при котором развившееся в ее бывшей соученице представление о покровительстве могло бы решить ее – Сюзан – проблему в совершенно ином смысле. Проблема уже была фактически решена – если этот случай вообще достоин разбора – счастливым ее завершением, поэтической справедливостью, щедрым реваншем, поскольку теперь у Сюзан Стрингем – наконец-то! – было что показать. После прекращения переписки Мод, по-видимому, уже обладала столь многим, что теперь – ведь разве не таков вообще великолепный закон английской жизни? – наверняка должна, со всеми приращениями, продвижениями, расширениями, реально иметь много больше. Очень хорошо; такие вещи вполне могут иметь место; миссис Стрингем в состоянии справиться со своими чувствами и быть к этому готовой. Что бы миссис Лоудер ни захотела продемонстрировать – ты всегда можешь надеяться, что твои предположения справедливы, – у нее не окажется ничего, подобного Милли Тил, представлявшей теперь трофей, который вполне могла предъявить ей бедняжка Сюзан. Бедняжка Сюзан медлила еще довольно долго – свечи почти догорели, и, как только со стола было убрано, она открыла свой аккуратный футлярчик. Она не потеряла старого ключа, в памяти хранились старые связи, адреса, какие она могла попытаться использовать, так что важно было лишь начать. Она сразу же принялась писать.

После этого все пошло с такой быстротой, что Милли не произнесла ничего, кроме правды, лежавшей прямо под рукой, сказав джентльмену, сидевшему справа от нее, который к тому же был джентльменом, сидевшим слева от хозяйки, что она даже сейчас едва понимает, где находится: ее слова обозначили первое полное осознание ею ситуации, оказавшейся поистине романтической. Они уже сидели за обедом – Милли и ее приятельница – в доме на Ланкастер-Гейт, в окружении, как ей казалось, абсолютно английских аксессуаров, хотя ее восприятие существования миссис Лоудер и, еще более, необычайной личности этой женщины возникло так недавно и так неожиданно. Сюзи, как она стала теперь называть, для некоторого разнообразия, свою компаньонку, пришлось всего-навсего взмахнуть разок аккуратной маленькой палочкой, чтобы тотчас же началась волшебная сказка, в результате чего Сюзи теперь ярко заблистала: ведь с только что обретенным чувством своего успеха миссис Стрингем обрела и этот блеск – в роли волшебницы-крестной. Милли чуть ли не настояла на том, чтобы одеть ее – для сегодняшнего визита – именно как волшебницу-крестную; и вовсе не вина девушки, что наша добрая дама явилась на обед не в остроконечной шапочке, коротенькой пышной юбочке и башмачках с алмазными пряжками, размахивая волшебным посохом. По правде говоря, наша добрая дама и так держалась с не меньшим удовлетворением, чем если бы все эти знаки отличия на ней действительно красовались, знаменуя ее работу; и замечание Милли, обращенное к лорду Марку, несомненно, явилось результатом столь легкого обмена взглядами с миссис Стрингем, что они смогли преодолеть даже невероятную длину стола. Между нашими двумя дамами находились еще двадцать человек, но этот взаимно-поддерживающий обмен взглядами стал острейшим продолжением того, другого