Проходит зенитная часть, затем колонна саперной техники – траншеекопатели, мостоукладчики, грузовики с понтонами и какие-то машины непонятного назначения. Гул нарастает, меняя тональность, – в черном провале ночного неба скорее угадывается, нежели видится звено военных вертолетов. А вот и еще одно... Все? Да, два звена. Оглушительный рокот винтов уходит к холмам на западе, и теперь мужчине кажется, что гул автотехники не так уж и силен.

Яркая точка вспыхивает над холмами, вспухает огненным облачком и, разбрасывая искры, падает. Неужели вертолет? С неба косо тянутся прерывистые трассы, что-то нащупывают на земле. За холмами вновь расцветает зарево.

– Папа, мама, мне страшно...

Дочь в ночной рубашечке переступает порог родительской спальни. Сына нет, он, наверное, спит, несмотря на шум, у него вообще крепкий сон. А дочь – вот она, и детские глазенки раскрыты в ужасе.

– Папа, я боюсь...

Отец берет дочь на руки и шутливо стыдит. Он большой и сильный, с ним не страшно, и дочь, успокоившись, позволяет унести себя в детскую спальню, чтобы видеть счастливые сны.

Но отец совсем не так спокоен, как она.

А колонна техники все идет и идет мимо дома...

Проснулся я в третьем часу, с несвежей головой, коей немедленно помотал, прогоняя сновидение, и сразу сообразил, что проспал не только завтрак, но и обед. Значит, придется топать до магазина. Ничего, дотопаю. Супа надо взять быстрого приготовления. И хлеба. И шпрот.

В нижнем коридоре я заметил Бориса Семеновича с Колей – по-моему, последний уговаривал первого вернуться в номер, – мельком подумал о незавидной доле телохранителей, вынужденных не тело охранять, а нянчить, и выскочил из корпуса. С первого взгляда было видно, что за сутки в окружающем мире многое изменилось. На меня пахнуло стылой влагой. Глухо, как из подземелья, каркали вороны. Солнце в густой дымке хотело казаться больше и краснее, чем оно есть. Лед на протоке набряк и посинел, а во многих местах был залит водою. Выгуливаемая Миленой Федуловной сарделькоподобная бульдожка рычала на осколки титанической сосульки-убийцы, как видно, только что сорвавшейся с крыши. Словом, пришла весна.

Милена же Федуловна, воплощенная Немезида на пенсии, но от того еще более неумолимая, имела столь взрывоопасный вид, что я ни на минуту не усомнился в том, что она сегодня же доберется до директора этого заведения в полной уверенности, что именно он, директор, пытался посредством сосульки раскроить голову заслуженному учителю республики. На меня она взглянула так, словно я соучаствовал в подготовке преступления, и не ответила на приветствие.

Мучимый спазмами в желудке, я совершил несколько действий: рысцой перебежал мостик, побуксовал на подъеме, поздоровался с Марией Ивановной, конвоировавшей Викентия из столовой в «Островок», удивился чрезмерной волглой сырости, разлитой в воздухе, кратко побалакал с повстречавшимся мне навстречу Феликсом и выяснил, что на обед были котлеты полтавские, судя по вкусу и запаху – из тех самых шведов, обогнал хмурую уборщицу, тащившую волоком по мокрому льду пластиковый мешок с мусором, предложил сдуру помощь, в ответ узнал новое о своей интимной жизни, хмыкнул и, достигнув, наконец, магазина, отоварился на славу. Шпрот прибалтийских околоевропейских – пять банок. Супов китайских великодержавных – тоже пять. Сгущенки незалежной з цукром – две. Пойдут с чаем. Оливок гишпанских – две. Хлеба отечественного – батон и буханка. Водки – три. Коньяк молдавский – один. Ладно уж, сегодня расслаблюсь, все равно голова никакая. Угощу Феликса, он коньяк любит, а со своим гастритом пусть договаривается сам, я ему не дипломат.