Не помню, чтобы отец тосковал или тревожился, – для этого не было времени. Со всех концов города тащили ему на починку немыслимый хлам: погнутые арбалеты, дырявые корзины, часы с кукушкой, луки с порванной тетивой, затупившиеся мечи и даже дряхлые диваны с вылезшими пружинами. Отец аккуратно складывал барахло в приземистом сарайчике за домом, который громко называл мастерской, и принимался за дело. В его больших мозолистых руках любая вещь становилась как новая. Воин Вадим мог бы стать богачом – талант позволил бы, да только к наживе он не стремился: «Золота нам не надо, драконов тоже, а на жизнь заработаем». Нахваливая его мастерство, горожане расплачивались тусклыми ребристыми монетами, но чаще несли продукты: домашнюю колбасу, свежие яйца, грушевое варенье, теплый хлеб. Отец всё принимал с благодарностью.

Сейчас он сидел посреди комнаты на низеньком, основательно сбитом табурете и мерно постукивал молоточком – чинил чьи-то сапоги. Сапоги были старые, потертые, немодные, с загнутыми кверху носами, и место им было на свалке. Но я знал, что отец пришьет блестящие пряжки, соорудит отвороты, приколотит подошвы – и получится годная обувка.

– А если не прилетят облака? Как перезимуем? – сварливо поинтересовался я. Отцовское ровное настроение меня иногда раздражало. – Дров у нас мало.

– Дров достаточно.

– А если зима будет долгой? Помнишь, как в том году было морозно?

– Облака появятся вовремя.

– А если нет?

Отец отложил сапог, посмотрел на меня долгим взглядом:

– Тебе всего пятнадцать, сын. А рассуждаешь, как печальный старик.

– Я просто перебираю варианты. Я реалист.

– Если ты реалист, должен понимать, что законы нерушимы, – спокойно произнес отец и снова взялся за молоток. Подошва была твердая, и гвозди вбивались нелегко, но отец и не думал нервничать. – Всегда (тук!) наступает осень. Всегда (тук!) прилетают облака. Всегда (тук!) бывает праздник. Это же младенцу ясно, сын.

– Но неужели не случалось так, что облака прилетали, например, в декабре? – полюбопытствовал я, глядя в окно. Дождь сменился сырым снегом – рваные комья прилипали к стеклу, медленно падали на слякотную землю. От студеного дыхания зимы застывали надежды, а мне так хотелось дать облакам лишний шанс. – Неужели никогда-никогда не нарушались никакие правила?

Стук на мгновение прекратился. Я поднял глаза и увидел, что отец сдвинул широкие брови. Но уже через секунду он принялся колотить снова, да еще чаще и, как мне показалось, сердито: было «тук-тук-тук», стало «бум-бум-бум».

– Ты говоришь о том, чего не может быть, – наконец недовольно отозвался он. – А еще называешь себя реалистом. Правила на то и созданы, чтобы их соблюдать, а что уж говорить о великих законах природы! Конечно, из любых правил могут быть исключения, если это во благо, если несет добро. Но это такие редкие случаи, что и рассуждать о них незачем.

Я собрался было возразить, что об удивительных исключениях размышлять гораздо интереснее, чем о скучных правилах, и хотел попросить отца вспомнить о каком-нибудь невероятном событии – а он многое повидал в жизни. Но не успел. За окном вдруг просветлело, снег прекратился, будто его и не было, а небо подкрасилось бледно-розовым отблеском. К розовому добавился голубой, потом зеленый, фиалковый, и всю эту красоту подсветил, будто обнял, ослепительно золотой солнечный луч.

Сомнений не оставалось. Это не ранний закат. Это облака.

– Прилетели! – завопил я и, с силой толкнув тяжелые рамы, в чем был выскочил во двор. – Ура! Ура!

– Лион, куда раздетый! – крикнул вслед отец. То, что я сиганул в окно, его не взволновало, – он и сам направился вслед за мной, перекинув через плечо теплый плащ с капюшоном. Ловко, по-юношески спрыгнув с подоконника, он прикрыл створки и накинул плащ мне на плечи. – Ну-ка надень скорее. Облака – это прекрасно, но я не хочу, чтобы ты подхватил насморк и сопел все праздничные дни.