Будет, говорит, дурить.

Перестарком её обзывал и ещё по-всякому.

Вы, мол, леди Бэхингем, единственная наследница герцогства-порта.

Кроме как за меня замуж выйти и не мечтайте.

А откажитесь, помирайте старой девой, не жалко. Только Бэхингем кому передадите? То-то же. Вспомните, мол, что вы - всего лишь женщина, а значит долг ваш первостатейный - размножиться. Порода ваша, ежели в батюшку пошли, плодовита, а значит, подарите Таллии множество крепких и здоровых принцев, как бастарды Морето. Так что возьмите голову в руки уже, по-хорошему прошу. Хватит, мол, корсаром себя мнить да по морям шляться.

Киаран тогда и вспылила. До рукоприкладства, конечно, не дошло, всего лишь пообещала принцу со всей ответственностью, что пусть он останется единственным мужчиной в мире, а она единственной женщиной и от них лишь двоих единственно будет зависеть возрождение всего человечества, она размножаться скорее пойдёт в орангутангам, что в джунглях Филлипинских островов водятся. Опять же, наследие её не в пример королевского умнее будет. А что красивее - об том и говорить нечего.

Ну а почему она должна была соглашаться?

Любимая папина принцесса - всю жизнь могла делать, что хочется.

А что до замужества, отец когда ещё обещал, что Киаран пойдёт лишь за того, кого сердце выберет. На самом деле, конечно, на рассудок любимой дочери уповал да на торгово-управленческую жилу. Такая, хоть и нравом буйная, а не сплохует.

Принц Дино тогда побагровел от ярости.  

С невиданной для этого увальня ловкостью в охапку её сгрёб и к стене прижал. Руки-ноги блокировал, видать, не забыл за столько лет турнир-то.

Глядя в глаза с ненавистью, прошипел:

- Значит, претендуешь на трон, змея?! Раздавлю гадину…

Киаран взгляд выдержала, губы поджала, а чуть хватка принца немного ослабла, плюнула прямо в его мерзкую рожу.

В следующий миг в глазах потемнело, а ноги-руки отчего-то отказали. В себя пришла уже на полу, сидела, привалившись к стене, тяжело дышала. А в голове шумело страшно и висок ныл, точно тупую иглу воткнули.

Вернул, стало быть, ей принц пощёчину.

- Это, дорогая, не обсуждается, - процедил он сверху. - На то воля короля. И молись, дрянь, радуйся, что не я пока король. Потому что ты, тварь, ботинки мне вылизывать недостойна, не то, что рядом на троне сидеть. Ну ничего, у нас будет время исправить плоды преступного воспитания твоего болвана-отца. Месяцы. Может, даже, годы. Ты с виду-то крепкая.

С тем и уехал.

Напоследок так сапогом под дых врезал, что думала, и не отойдёт уже, задохнётся.

И пообещал ещё, что это только цветочки, а ягодки, то есть брачная ночь и все прочие прелести семейной жизни, впереди.

***

…Дрожащие пальцы нервно сжали письмо перед ней. Только когда на руки упала пара горячих слезинок, опомнилась, принялась распрямлять. Ведь не дочитала же… Да и каждое письмо брата ей дорого.

Нервно оглянулась к его портрету на стене.

Портрет ей Геор прошлой весной прислал.

Смотрел с него на сестру пират-пиратом: косая сажень в плечах, алая рубаха навыпуск, на голове зюйдвестка, а бородища такая густая и чёрная, что и не узнать. Посмотришь на такого - ни в жизнь не угадаешь, что он эдак писать может. Ни дать, ни взять, два разных человека - один на портрете, а второй на почтовой бумаге, что прежде журавликом была сложена. Один - пират, второй - аббат, не иначе.

А всё оттого, что обожает Геор младшую сестру безмерно, ещё больше, чем в детстве, и первым своим долгом всегда считал - леди эту самую в ней воспитывать, утончённую и просвещённую, потому, что по устрашающему виду брата может, и не скажешь, а науку выше всего в жизни ставит. Поэтому и в Новый Свет подался. Туда многие великие умы подались…