И в древних тайных чарах,
А я умею клянчить в долг
У лавочников старых!
Когда зайдёшься ты тоской
В своей холодной мастерской
Среди пустых бутылок –
Пускай он будет под рукой,
Пушистый мой затылок.
Себе на кисти отбери
Помягче завитушки,
И краску с пальцев оботри
О кудри на макушке.
Я стану грунтовать холсты,
Проклеивать картонки
И даже, коль захочешь ты,
Оденусь, как девчонки.
Мне только ждать твоей руки,
Держаться к ней поближе…
Возьми меня в ученики.
Возьми меня.
Возьми же!
1981
«Единого не было бога в моем дому…»
Единого не было бога в моем дому:
Яриле, Зевсу, Тору – и никому!
И если Символ Веры я перейму,
То я из уст твоих его перейму.
Три тыщи язычников –
родом из наших мест.
Три тыщи безбожников –
вышло из наших мест.
И если я когда поцелую крест,
То я на твоей груди поцелую крест.
1980
Перевод с английского
Шпагу мне! Я сегодня играю
влюблённого лорда,
Он прощается с милой,
поскольку идёт на войну.
Он ей пишет стихами: не плачь, мол,
решился я твёрдо,
И других не люби,
а вернусь – я бока им намну.
Впрочем, что я! Отставить! Он пишет:
«Прощай, дорогая,
Слёз жемчужных не трать –
лучше бусы из них нанижи,
Но верни моё сердце,
чтоб радостно шёл на врага я,
И, как ладанку, в бой
мне сердечко своё одолжи…»
Так он весело, лихо, красиво
бумагу марает!
Этот странный, старинный костюм
я примерить должна:
Мне к лицу и трико, и колет,
а жабо натирает,
Мне идёт этот слог и размер,
только рифма тесна…
Ну же! – лихо, легко и отвесно,
как в воду вонзиться,
И свободней, свободнее,
с радостью в каждом персте,
И уже не лицо моё –
облик иной отразится
В этом дьявольском зеркале,
в белом бумажном листе!
Мёртвый лорд подбирает на лютне
мотивчик весёлый,
Триста лет его нет, а гляди,
всё такой же шальной.
…И однажды, одетая мальчиком,
вскрикнет Виола:
«Это ты, Себастьян? Ты воскрес
и вернулся за мной!»
1981
Будущему сыну
Мне жить так ярко – будто кистью,
Зажатой в детском кулаке:
Дни – в солнце, цвета спелых листьев,
А сны – на лунном молоке.
Как зыбко, милый, как нетяжко!
И я всё проще и звучней
Пою… пою, как неваляшка,
От сладкой тяжести твоей.
1978
«А был ты не друг, и не сват, и не брат…»
А был ты не друг, и не сват, и не брат –
Ведро мне донёс от колодца.
И был ты улыбчив, кудряв и женат,
А вспомню – душа рассмеётся:
Какое нас вёдро застигло врасплох,
Какая весёлая сила!
И имя твоё означало – «как бог»,
А отчества я не спросила.
И не было к ночи незваных гостей,
И я не сказала «не надо»,
И было у нас девяносто детей –
Аж два пионерских отряда.
Был хлеб из столовой, и чай для питья,
И общие песни для пенья,
И с круглою раной гитара твоя,
Дрожащая от нетерпенья.
Не болью, не варварством, не воровством
Осталось, лишь тайным богатством,
Лишь радости с радостью кратким родством
И кровосмесительным братством!
Лишь стойкость веселья, да скудость вестей
Осталась, да песня – примета, –
Да где-то живут девяносто детей,
Что нашими были всё лето.
«Белокурый, белокрылый…»
А. И.
Белокурый, белокрылый
Парикмахер молодой,
О, взгляни на хвост унылый,
На подшёрсток мой седой!
Кипятком наполни чашу,
Трав иранских замеси,
Завари со мною кашу,
Из промёрзших воскреси.
Долгоногий, долговласый,
Пробуждённый до зари,
В зеркалах проделай пассы,
Жизнь из мрака сотвори.
Ножниц хищное круженье,
Солнечная благодать…
Я готова постриженье
И помазанье принять.
И восстав с лицом нахальным,
С невесомой головой,
Покачусь яйцом пасхальным
По московской мостовой!
«О девочке смуглой и смелой…»
О девочке смуглой и смелой,
О девочке резкой, как стриж,
Мне солнце по крышам гремело,
Шуршала шершавая тишь:
О пряменькой, высоконогой,
С мальчишеской стрижкой в кружок,
О девочке сильной и строгой,