Тана опять разрыдалась, и Джин пришлось съехать на обочину и напрямик спросить:

– Да что с тобой? Вроде не пила… Может, наркотики?

В ее голосе и глазах не было ничего, кроме осуждения, в то время как о Билли она говорила с материнской теплотой и заботой. Но ведь мать еще не знает, что натворил этот «замечательный мальчик».

Тана вскинула голову, посмотрела матери прямо в глаза и жестко произнесла:

– Билли избил меня и изнасиловал в спальне своего отца.

Джин Робертс пришла в ужас.

– Что ты такое говоришь? Чтобы Билли…

И опять только гнев, никакого сочувствия к своему единственному ребенку, зато полная уверенность, что сын любовника не способен на такой поступок.

– То, что ты сказала, ужасно.

«Ужасно то, что он сделал», – подумала с горечью Тана, заметив нескрываемое возмущение в глазах матери.

Две крупных слезы скатились по щекам девушки.

– И тем не менее это правда.

Тану опять колотила дрожь, голос срывался. А Джин, не в силах поверить услышанному, отвернулась и завела мотор. Больше на дочь она не смотрела.

Билли рос совершенно безобидным мальчиком: Джин знала его с десяти лет, – и непонятно, что побудило Тану обвинить его в том, чего не могло быть.

– Я не знаю, зачем ты это выдумала, но запрещаю впредь произносить подобную чушь!

Ответом ей было молчание. Тана сидела с ничего не выражающим лицом. Да, она никогда больше никому ничего не скажет. В это мгновение внутри у нее будто что-то умерло…

Лето пролетело незаметно. Тана провела две недели в Нью-Йорке, медленно оправляясь от пережитого кошмара. Джин, как обычно, каждый день ходила на работу, все вроде бы было как всегда, если бы не Тана: дочь ни на что не жаловалась, но могла часами сидеть, уставившись в одну точку, неизвестно о чем задумавшись. Она не виделась с друзьями, не отвечала на телефонные звонки. Наконец Джин решилась поделиться своими сомнениями с Артуром. К этому времени в его доме уже был наведен порядок, а Билли со своими друзьями отправился в гости к однокурсникам в Малибу. Все помещения выглядели приемлемо за исключением спальни Артура: в самом центре большого дорогого ковра зияла дыра, явно вырезанная ножом. По этому поводу у отца с сыном был крупный разговор.

– Боже правый! Что вы за дикари? Мне следовало отдать тебя не в Принстон, а в Вест-Пойнт, чтобы вложили ума. Как можно вести себя подобным образом? Ты видел ковер в моей спальне? Кто-то испортил его напрочь.

Билли послушно выслушал отца и, как примерный сын, покаянно произнес:

– Извини, отец: немного недоглядел.

– Это называется «немного»? А машина? А вы с дочерью Робертс? Ведь уцелели лишь чудом!

Билли все сошло с рук. Синяк под глазом скоро прошел, швы сняли, и он по-прежнему гулял и пьянствовал с друзьями, только вне дома, до самого отъезда в Малибу.

– Ох уж эти детки! – ворчал Артур, слушая сетования Джин, которой казалось, что травма головы дочери была серьезнее, чем посчитали врачи.

– Похоже, сотрясение все-таки было: иначе как объяснить тот бред, что она несла.

Артур даже не попытался уточнить, что именно говорила Тана, лишь заметил:

– Надо бы ей пройти полное обследование.

Накануне отъезда в Новую Англию Джин заикнулась об этом, но Тана наотрез отказалась и спокойно собрала вещи.

Утром, как всегда, она вышла к завтраку. Лицо ее было усталым и бледным, но когда мать поставила перед ней стакан апельсинового сока, Тана улыбнулась – впервые за последние две недели, – и Джин едва не расплакалась от радости. Со дня аварии их дом походил на могильный склеп: ни голосов, ни музыки, ни смеха, ни телефонных звонков. Мертвая тишина, и потухшие глаза Таны.