Произведение было мне известно. Помнится, один из занимающихся со мной учителей заставлял повторять его по тридцать раз на дню до тех пор, пока я не овладела им, приложив старание и всю силу своей скромной музыкальной одаренности.

Этот ноктюрн был написан одним из самых выдающихся композиторов прошлого столетия и воспевал тонкую красоту угасания. Считалось, что великий творец вдохновлялся красотой поздней осени во время пребывания в загородном имении, дарованном ему самим королем. Но также ходили слухи, что его непревзойденный талант был не чем иным, как проявлением магического дара, а на создание «Забвения» его вдохновляла сама смерть.

Как бы то ни было, музыка вышла действительно прекрасной: возвышенно-печальной и подталкивающей к размышлениям о вечном.

Не прекращая играть, я присела на стул и одновременно отметила, что пыли на клавишах нет. Получается, кто-то и впрямь недавно здесь побывал. Наверное, вышел на улицу через арку, поэтому мы и не встретились.

Увлекшись, я не сразу заметила, что стемнело. И дело было не только в сумерках, но и в неумолимо приближающихся тучах, что сгущались весь последний час. Сад и музыкальный зал погрузились в сонливую негу, приобретя полупрозрачные синие оттенки. Прохладный, пахнущий розами ветер зашуршал в нотных листах и сбросил их на пол в то время, как отзвучал последний аккорд.

Вынырнув из мира музыки, я подняла ноты, поставила их на место и поднялась, собираясь уходить, как вдруг в висках застучало. Неприятные ощущения, преследующие меня до этого, усилились стократ, мешая нормально дышать. Пошатнувшись, я оперлась рукой на рояль и различила уже знакомое приглушенное шипение, идущее с верхних этажей. На этот раз оно становилось все отчетливее и вскоре уже окружало меня со всех сторон. С виду все оставалось по-прежнему, но я явственно ощущала чье-то приближение. Темное и неотвратимое.

Стало до того не по себе, что, преодолев слабость, я стремительно двинулась к выходу, постепенно срываясь на бег. Когда выбежала из зала и стремглав понеслась по темным коридорам, в спину мне летели печальные звуки ноктюрна…

К собственному удивлению, этой ночью спала я крепко и без кошмаров, а утром проснулась полная сил. Накануне после возвращения в комнату попросила Бекки принести мне мятный чай – должно быть, он сыграл не последнюю роль.

Сейчас тяжелые занавески были раздвинуты, и в комнату пробрались лучи солнца. Видеть их здесь было столь же неожиданно, сколь и радостно. Своим теплым светом они разогнали все тревоги, и произошедшее прошлым вечером в музыкальном зале теперь не казалось таким пугающим. С приходом утра страхи привычно отступили.

Поднялась я рано, а со слов миссис Эртон стол к завтраку накрывали в девять. В запасе оставалось целых два часа, которые я решила потратить на прогулку в саду. Погода располагала, и грех было не воспользоваться случаем.

Пока горничная помогала мне переодеваться, я решила прояснить у нее несколько моментов.

– Бекки, ты успела узнать, сколько всего человек живет в поместье? Я имею в виду прислугу.

Глаза горничной ярко блеснули. Она всегда была охочей до сплетен, и прежде мне стоило немалых трудов научить ее сдерживаться. Узнав какую-нибудь новость, Бекки тут же рвалась ею с кем-нибудь поделиться, а поскольку практически целые дни она проводила в моем обществе, ей приходилось несладко. Теперь же, впервые за все время, я порадовалась ее словоохотливости, которая сейчас могла оказаться весьма кстати.

– Быт здесь налажен так странно, – с придыханием произнесла Бекки. – Как и положено, всем заправляет дворецкий, но в подчинении миссис Эртон всего две горничные, а лакеи отсутствуют вовсе! На кухне трудится только одна повариха. Хозяин мог бы и помощников ей взять, столько гостей-то в доме! Еще есть садовник по имени Рэд и конюх Виктор.