Муниципальные баскетбольные площадки в парке Делавэр представляли собой выставку спортивных дарований западой части штата Нью-Йорк. Несмотря на то, что было утро четверга и в школах шли уроки, на них было полно чернокожих мужчин и мальчишек. Они играли просто здорово.

Как только Курц вышел из такси, он увидел неподалеку Анджелину Фарино Феррера. На ней был обтягивающий спортивный костюм. Не настолько обтягивающий, чтобы сквозь него виднелся пистолет „Компакт Уитнесс“ калибра 0.45 дюйма, который она, скорее всего, как обычно, носила в поясной кобуре. Женщина поддерживала себя в отличной спортивной форме, хоть сейчас на площадку, но не вышла ростом и цветом кожи, чтобы играть с неграми, пускай даже у нее черные волосы и оливковая кожа итальянки по крови.

Курц автоматически подметил двоих ее телохранителей, которых было бы нетрудно найти, даже не будь они единственными белыми в этой толпе. Один стоял в десяти метрах слева, с демонстративным вниманием наблюдая за резвящимися белками, второй – в пятнадцати метрах справа, вплотную к ограждению площадок. Прошлой зимой у нее в телохранителях ходили тупые, коренастые громилы пролетарской наружности, деревенщина из Джерси. Двое нынешних были более худыми, хорошо одетыми и с уложенными, словно у калифорнийских манекенщиков, волосами. Один из них двинулся наперерез Курцу, готовый остановить его и обыскать, но Анджелина Фарино Феррера жестом успокоила парня.

Подойдя ближе, Курц развел руки в стороны, будто для дружеского объятия. На самом деле он просто продемонстрировал, что у него нет оружия ни в руках, ни в карманах куртки.

– Срань господня, Курц, – сказала женщина, когда он остановился в полутора метрах от нее.

– Я тоже рад тебя видеть.

– Ты выглядишь, как персонаж „Духа“.

– Кто-кто?

– Комик-оборванец сороковых годов. Он тоже носил синюю маску и мягкую шляпу. Комиксы печатали в „Геральд Трибьюн“ на специальной страничке. За годы войны мой отец набрал целую подшивку. Он хранил ее в огромном альбоме с кожаной обложкой.

– Угу. Чрезвычайно интересно, – ответил Курц, имея в виду „сможем ли мы разгрести свалившееся дерьмо?“

Анджелина Фарино Феррера покачала головой, усмехнулась и пошла в сторону зоопарка, на восток. К воротам зоопарка шли белые женщины, ведущие за руку детей и опасливо поглядывающие на вездесущих негров, заполонивших пространство вокруг спортивных площадок. Большинство мужчин были одеты только в одни шорты, несмотря на прохладную осеннюю погоду, и их тела маслянисто блестели, покрытые потом.

– Итак, я слышала, что тебя и твоего офицера-надзирателя вчера подстрелили, – сказала Анджелина. – Твой дубовый череп выдержал, а вот она получила пулю в мозги. Поздравляю, Курц. Как всегда. Девяносто процентов везения на десять процентов здравого смысла и умения.

Курц решил не спорить.

– Ты так быстро узнала об этом?

– Есть копы, которые работают и на меня.

Еще бы, подумал Курц. Контузия сделала меня глупее.

– И кто стоит за этим? – продолжила женщина.

Идеальный овал ее лица был достоин скульптур Донателло. Умный взгляд карих глаз, черные волосы, обрезанные под каре до плеч и убранные назад, фигура легкоатлетки создавали совершенный образ. А еще она являлась первой в истории американской мафии женщиной, ставшей доном, главой клана. „Женщина в качестве дона“. Итальянская мафия не стремилась идти в ногу со временем, и такой термин, необходимый в рамках нынешней вездесущей политкорректности, вызвал бы у ее представителей изумление. Каждый раз, когда Курц восторгался внешней привлекательностью Анджелины, он старался вспомнить ее рассказ о том, как в свое время она утопила в реке Беличе на Сицилии своего новорожденного ребенка, мальчика, зачатого в результате насилия Эмилио Гонзаги, главы враждебного клана гангстеров, действовавшего в Буффало. Она поведала Курцу об этом случае спокойно, даже с оттенком удовлетворения.