– Как будто знала Татьяна, что помянуть надо, борща наварила, – тяжко, с надрывом вздохнул он и кулаком стал растирать правый глаз.

– Насколько нам известно, ваш брат был осужден за убийство, – выждав момент, уже за тарелкой борща сказал Романов.

– Да, за убийство… Только он никого не убивал…

Шульгин многозначительно посмотрел на Илью. Дескать, иного он и не ожидал. Действительно, людей послушать, так в тюрьмах сплошь невинные овцы сидят…

– Но его же осудили.

– Осудили. За убийство. В компании он был, с водкой не рассчитал, утром очнулся, а руки в крови. И труп в доме. Компания большая была, а в квартире только он остался. И труп Игната Борисова. Егор вымыл руки, вышел из квартиры, а навстречу соседка, смотрит, а у него кровь на рубашке… Он тогда уехал, милиция его искала, меня пытали, где, что. А через месяц Егор вернулся. Он в Крым ехать собирался, с матерью хотел попрощаться. Она тогда, Царствие ей Небесное, – Сошников осенил себя неловким, широким знамением, – жива еще была. Ну, и со мной попрощаться хотел. И попрощался. А из города выехать не успел, его прямо на вокзале и взяли… Он пытался объяснить, что не убивал никого, но ему никто не верил… Там ведь и топор нашли, а на нем отпечатки его пальцев…

– Топор?

– Да, маленький такой топор, для разделки мяса. Им хозяина квартиры убили. Вернее, не хозяина, а его сына, ну да это не важно. Главное, что убили… Но это не Егор его убил, кто-то другой, там еще двое было, кроме него. Кто-то из них двоих с хозяином квартиры поссорился, убил его, а Егора подставили. Потому что Егор пить не умеет. Как напьется, сначала дурной становится, а потом вырубает его…

– Так, может, и убил по дурости. А потом его и вырубило.

– Да нет, не мог он убить… Не мог он человека убить…

– По трезвой лавочке не мог, а по пьяному делу всякое бывает, – не унимался Шульгин.

– Да нет, дело даже не в том, что мог он убить или нет. Просто Егор всегда крайним оставался. Где-то кто-то в школе нахимичил, а он крайним остался, его и шпыняют. Он в армии медбратом в санчасти работал, а начальник медслужбы проворовался, а счет ему предъявили, он бы столько за всю свою жизнь не заработал, столько ему назначили. Мы с матерью к нему в Смоленск ездили, к военному прокурору ходили, он обещал разобраться. Вроде бы разобрались, выплату отменили, так Егора из санчасти потом выперли, в роту отправили, а там его до конца службы гнобили. Он дембелем уже был, так его молодые как последнего шпыняли. Сам командир объявил на него травлю. Он потом после службы два года в себя приходил…

– В каком году он вернулся из армии?

– В девяносто пятом.

– А в девяносто седьмом его посадили?

– Да, в девяносто седьмом… Работал себе спокойно, зубным техником в городской стоматологии, жениться собирался, а тут все кувырком, – уложив голову на ладонь согнутой в запястье руки, тяжело вздохнул мужчина.

– С нехорошей компанией связался?

– Да нет, одноклассников встретил, они его к другу позвали, он пошел. Он же с ними раньше особо не дружил, в стороне от них держался… Не стали бы они его так просто приглашать. А пригласили. Зачем, спрашивается?

– Зачем?

– А затем, чтобы подставить. Они убивать шли, а Егора в качестве козла отпущения с собой взяли…

– Серьезное заявление.

– Вы не верите мне? – Сошников уныло глянул на Шульгина.

– А какое это уже имеет значение?

– Да, жизнь назад не отмотаешь, в этом вы правы. Но за брата обидно… Я-то знаю, что не убивал он Борисова. Даже уверен в этом. И знаете почему? Где сейчас те ребята, которые Егора подставили? Один в тюрьме, другой спился, бомжует где-то по помойкам. А в тюрьму за что сел? Да человека по пьяной лавочке зашиб. Нет, не насмерть, но инвалидом сделал. На пять лет его отправили…