– Я. Здравствуй, Шура.

Прасковья оказалась в небольшой кухне с печью-голландкой. На лавке – вёдра с чистой водой, накрытые фанерой. За столом сидела старушка в тёмном платье и платке, завязанном под подбородком.

– И тебе не хворать. А я знала, что кто-то придёт. Чайник поставила, – проскрипела она, указывая на шумящий примус. – Заходи… да не разувайся, оботри обувку и заходи.

Прасковья всё же разулась кряхтя, присела к столу.

– Из-за старшего внука пришла, вижу, – обронила хозяйка, мельком взглянув на бабушку.

– Ох, Шура, правду говоришь. Чую, что-то случилось с парнем.

– А сама не знаешь?

– Если б знала, так не пришла бы.

Шура долго молча смотрела поверх головы.

– Ну… что скажешь? – решилась Прасковья, которую стала бить дрожь.

– Ничего хорошего, – тяжело вздохнула Александра. – Я не буду ходить вокруг да около, скажу всё, что вижу.

– Говори.

– Женщина сделала приворот на смерть. Если Коля с ней не будет, то он скоро умрёт.

Прасковья слабо охнула, кровь отлила от лица.

– Господи… да как же так… Николаша, внучек… – Она заплакала, слёзы катились по щекам и повисали на подбородке. – Шур, а может, ошибка?

Знахарке очень хотелось ответить, что ошибка, но врать среди своих было не принято.

– Нет, Параня, всё верно. Есть какая-то женщина, незамужняя, старше твоего внука лет на семь-восемь. Где-то неподалёку живёт. Влюбилась она, а Николаша на неё внимания не обращал. Она украла какую-то его вещь, рубашку или майку.

– Ох, а ведь недавно Маруся говорила, что Николашина рубашка пропала, – вспомнила Прасковья.

– Нашла она чёрную ведьму, не здесь, не в нашем Ромске, в какую-то деревню ездила. Женщина эта знает, что ты лечишь, – слухи-то ходят – и просила сделать так, чтобы снять приворот было нельзя. Опасается, что ты мешать станешь.

– Да не могу я кровным помогать, – простонала Прасковья. – Ох, Шура, дай воды…

– Она-то не знает про кровников. – Хозяйка поднялась и зачерпнула ковшом воды из ведра, налила в кружку.

Прасковья отпила несколько глотков, слыша, как стучат зубы о жесть.

– Шура, я заплачу, всё отдам… помоги!

Та покачала головой:

– Сильная ведьма делала. Внуку твоему остался месяц, не больше. С этой стервой Коля жить не станет, не полюбит он её.

Прасковье показалось, что она умерла тут же, на этом старом табурете. Кружка упала, расплескав воду на полосатую дорожку.

– Да погоди, Парань, попробую я отсрочку сделать. Глядишь, за это время что-нибудь и…

Прасковья подняла заплаканные глаза, схватила Шуру за руку:

– Отсрочь, Шура, милая, отсрочь!

– Я покажу тебе её, – продолжила знахарка, – придёт соли просить. Не давай! Хоть как пусть просит, в ногах валяется – не давай! И своим скажи, что нельзя давать, иначе всё насмарку пойдёт, не будет никакой отсрочки. И виду не показывай, что знаешь, отговаривайся, как можешь. Получится – больше над Колей она власти иметь не будет. И как на духу говорю тебе: долго эта гадюка не проживёт. Накажут её за то, что натворила.

Обратный путь стал для Прасковьи длиннее в два раза. Нет, она не ругала матерными словами неизвестную женщину, приворожившую Колю, – Прасковья была набожна и никогда не сквернословила – плелась и подвывала тихонько. Кое-как добралась до дома, вошла в комнату и упала на стул.

– Николаша где?

– Ушёл опять, поел и ушёл, – ответила Маруся.

Прасковья отдышалась, выдвинула ящик стола, где хранились столовые приборы, взяла ножи и, подтащив табуретку, воткнула их за дверной косяк.

– Мамака, зачем ножи? А хлеб чем резать? – удивилась Маруся.

– Новые купишь, – сказала Прасковья и заплакала. – Плохие вести я принесла, дочка. Приворожила какая-то гадина нашего Николашу. На смерть сделала…