Геббельсу было известно, что предстоит борьба. 6 февраля 1926 года он пишет: «В следующее воскресенье в Бамберге. Нас пригласил Гитлер. Мы должны встать и драться. Приближается время решительных действий».

12 февраля 1926 года: «Завтра едем в Бамберг. Гитлер обратится к местным руководителям… План нашей кампании готов… Наша задача заставить людей возмутиться…»

Утром 12 февраля Геббельс прибыл в Бамберг. Генрих Гиммлер, вновь ставший активистом партии, встретил его на вокзале и отвез в гостиницу в большом черном лимузине. На Геббельса это произвело впечатление. Еще более его поразило то, что у входа в отель стояло несколько таких машин. Они принадлежали мюнхенским руководителям партии, баварским гауляйтерам и даже сошке помельче – крайсляйтерам.

Бросалось в глаза, что деятели партии из южных районов живут в несравненно лучших условиях, чем люди Штрассера. Казалось, они не испытывают финансовых затруднений: они занимали лучшие номера в отеле, сидели в холле и в баре с толстыми сигарами, выглядели упитанными и благополучными и вели себя в высшей степени непринужденно.

Вспомнив, что он писал о них, Геббельс приготовился к тому, что на него будут смотреть свысока. Но вопреки его ожиданиям Альфред Розенберг, Готфрид Федер, Макс Аманн и другие, чью честь он не щадил в статьях, пожимали ему руку, хлопали по плечу, словом, вели себя с ним на равных. И он вдруг осознал, что выглядит в их глазах значительной фигурой.

Встреча открылась речью Гитлера, в которой он долго разъяснял делегатам, почему нельзя голосовать за экспроприацию. Он использовал старый и избитый довод: национал-социалисты не должны играть на руку заговорщикам и коммунистам, а экспроприация не ограничится знатью.

«Гитлер произнес речь на два часа, – писал Геббельс в дневнике. – Я совершенно изнемог. Ай да Гитлер! Не реакционер ли он? Он путается и колеблется. По русскому вопросу он не прав от начала и до конца. Италия и Англия – наши естественные союзники! Бред! Наша задача – сокрушить большевизм! Большевизм – порождение евреев! Наш долг – уничтожить Россию!.. Компенсация дворянству. Справедливость должна остаться справедливостью. Более того, нельзя даже затрагивать вопрос о дворянских владениях. Ужасно! Гитлеровская программа полностью удовлетворяет мюнхенскую шайку. Федер кивает, Лей кивает, Штрайхер кивает, Эссер кивает. «Мне больно видеть вас в дурной компании» (Геббельс цитирует Гете). Потом короткое совещание. Говорит Штрассер. Он заикается, голос его дрожит.

Бедный честный Штрассер… Я не в силах вымолвить ни слова. Я словно потерял голову. Мы едем на вокзал. Штрассер растерян. Мы ссоримся и спорим. Все это очень тяжело. Прощаюсь со Штрассером. Послезавтра мы встретимся в Берлине»[16].

23 февраля Геббельс записал: «Долго совещались (со Штрассером). Итог: мы не должны завидовать мюнхенцам из-за их пирровой победы. Необходимо работать и разворачивать борьбу за социализм».

Гитлер и сам наверняка понимал, что его победа – пиррова. Еще он наверняка почувствовал – а у него было тонкое чутье на людей, – что Геббельса надо переманить на свою сторону. Игра стоила свеч.

Борьба за душу Геббельса началась в конце марта. «Сегодняшним утром пришло письмо от Гитлера, – пишет Геббельс 29 марта. – Я произнесу речь в Мюнхене 8 апреля». Перспектива поездки в Мюнхен привела Геббельса в возбуждение.

7 апреля он уехал в Мюнхен. «Машина Гитлера ждала. Сразу в отель. Королевский прием! Еще час на поездку по городу… Повсюду огромные плакаты. Я буду говорить в историческом «Бюргербрау»