– А с тобой, воевода, у меня будет разговор особый. – Добрыня повернулся к Блуду. – Мне ведь ведомо, что это ты склоняешь Владимира на непристойные дела. С твоего ведома Владимир то во хмелю с утра до вечера, то в окружении нагих дев досуг свой проводит. По твоей милости Владимир забросил учение книжное и грамоту славянскую. Все наставники в один голос молвят, мол, Блудово влияние дурно сказывается на Владимире.

– Эти грамотеи дальше своего носа не видят, – презрительно фыркнул Блуд. – Зачем князю грамота и писание букв, а писари для чего тогда? Неужто князю пристало самому читать грамоты послов иноземных? Тем паче своею княжеской рукой писать ответные послания соседним государям. Да виданное ли это дело!

Блуд небрежно усмехнулся, переглянувшись с Владимиром.

Ощутив поддержку Блуда, Владимир негромко вставил:

– Вот именно!

Добрыня тяжело вздохнул, смерив мрачным взглядом Блуда и своего племянника. Оба были одеты в длинные греческие рубахи фиолетового цвета, у обоих на ногах красовались короткие шнурованные греческие полусапожки.

– Я вижу, вы неплохо спелись, соколики, – угрюмо промолвил Добрыня. – Это даже по одежке вашей видно. Ну да это дело поправимое! Племяш, ступай-ка отсель. – Добрыня строго взглянул на Владимира. – Нам с воеводой Блудом нужно потолковать с глазу на глаз. А ты иди-ка почивать, дружок. Время уже позднее.

– Еще и филин не кричал, – проворчал себе под нос Владимир. – Не хочу я спать.

– Ступай в ложницу, племяш! – повысил голос Добрыня. – Сам ведь знаешь, со мной лучше не спорить.

Обиженно поджав губы, Владимир вышел из светлицы, так хлопнув дверью, что в масляных лампах заколыхались язычки пламени.

Добрыня с хозяйским видом уселся на стул, где только что сидел его племянник, и, взирая на Блуда, резко вымолвил:

– С твоего дозволения княгиня Предслава и ее сестра бежали из Киева в Тмутаракань?

– Не бежали, а уехали вместе с купеческим караваном, – мягко поправил Добрыню Блуд, слегка заерзав в кресле. – Хлопот с ними было много, вот я и решил спровадить Предславу и Бориславу куда-нибудь подальше отсель.

– Стало быть, ты так решил и сделал, воевода, – по губам Добрыни промелькнула недобрая усмешка. – И это вопреки моему приказу держать дочерей Гробоя под неусыпным надзором. Не много ли ты себе власти взял, воевода?

– Осмелюсь напомнить тебе, Добрыня, что Предслава была замужем за Святославом Игоревичем, гибель которого у Днепровских порогов по сей день оплакивает весь киевский люд, – со значением произнес Блуд, выгнув дугой густую темно-русую бровь. – А боярин Каницар, муж Бориславы, далеко не последний человек среди бояр киевских. Любое притеснение дочерей Гробоя бросало тень на князя Владимира. Предслава и так сильно пострадала, потеряв власть и своего любимого сына Ярополка. Поэтому, посовещавшись с князем Владимиром, я отпустил Предславу и ее сестру в Тмутаракань, как они того и хотели.

Добрыня раздраженно хлопнул себя ладонью по колену, воскликнув:

– Ладно племяш мой дурень набитый по молодости лет, но ты-то, воевода, соображать должен! Твое милосердие нам всем может боком выйти, ведь Предслава и Борислава неспроста именно в Тмутаракань отправились. Там же княжит их родной брат Владислав, который в прошлом уже покушался на стол киевский.

– У Владислава нет сильного войска, Киев ему не по зубам. – Блуд небрежно махнул рукой. – Зря ты беспокоишься об этом, Добрыня.

– Не забывай, воевода, что Владислав женат на дочери печенежского хана Кури, – хмуро сказал Добрыня. – Печенеги всегда будут рады помочь Владиславу утвердиться в Киеве.