– Ну что я говорила? – дразнила свою дочь счастливая Сарра.

– Что ты говорила?

– Ты уже забыла? Разве я не сказала тебе сразу, что он – порядочный человек.

– Ты говорила, что он порядочный человек?

– А что же я говорила?

– По-моему, ты сказала, что он «шлим-мазл»[5].

– Я говорила, что он «шлим-мазл»?

– А кто же? Я, что ли, говорила?

– Бетти, ты опять за своё: грубишь матери? Выходит, что я вру!

– Никто этого не говорит. Ты просто забыла, а теперь утверждаешь, что он – порядочный человек; а я говорю, что ты говорила: «шлим-мазл».

– «Я говорила» – «ты говорила»! «Ты говорила» – «я говорила»! Кончится это когда-нибудь или этому конца не будет?

Последние слова принадлежали вошедшему в разгар спора хозяину дома Давиду Шапиро, человеку, характерной чертой которого была торопливость, этакая растрёпанность чувств. Он всё делал наспех: говорил быстро, ел быстро, ходил быстро – всё одним духом. На службе (он – бухгалтер большого магазина) он, впрочем, не проявлял этой особенности своей натуры: там он бывал тих, спокоен, без претензий и шуму. Но у себя дома изображал свирепого владыку, деспота… Правда, все эти потуги ни на кого не действовали, жена его посмеивалась над ним, называя его «математиком», «рохмейстером», «швыдким» или «курьерским поездом».

А дети совершенно не считались с ним: они прекрасно знали, что отец любит их больше жизни, готов за них в огонь и в воду. Да и что тут удивительного? Всего-то детей: единственная дочь, Бетти, и единственный сын – Сёмка (ласкательно от «Шлёма»), ученик третьего класса, не садившийся за книжку, прежде чем мать не уплатит ему по пятачку за каждый приготовленный урок… Отец, в свою очередь, платил ему по пятачку за каждую полученную в гимназии четвёрку и по двухгривенному – за пятёрку.

– Почему за пятёрку надо платить в четыре раза дороже, чем за четвёрку? – спрашивала мать. – Из какого расчёта?

У Давида Шапиро вообще есть манера ни за что ни про что, так, за здорово живёшь, отчитывать свою супругу и доказывать ей, как дважды два, что она – круглая дура; а в данном случае, когда речь касается расчётов, он чувствует себя особенно задетым.

– Кто тебе виноват, что ты глупа как пробка? – говорит Давид с ядовитой усмешкой. – Ты даже не понимаешь разницы между четвёркой и пятёркой.

– Ну, конечно, где уж мне постигнуть такую премудрость? – отвечает Сарра с едкой улыбочкой. – Такие глубокие вещи доступны только гениальной голове, вроде твоей. Ты ведь математик, рохмейстер… Только чересчур швыдкий…

– Да? Так вот, я тебе сейчас докажу, что ты ни-че-го не понимаешь. По твоему, например, выходит, что разница между четвёркой и пятёркой составляет только единицу? Не так ли? А между тем, если бы у тебя работала голова, ты бы поняла, что тут сложный расчёт. Вот, скажем, твой Сёмка…

– Что значит мой Сёмка? – перебивает Сарра. – Он мой так же, как и твой!

– Ну ладно, мои-твои! Пусть твой Сёмка на выпускных экзаменах получит двенадцать пятёрок. Пять раз двенадцать – это будет сколько? Шестьдесят! Делим шестьдесят на двенадцать – сколько получаем? Пять! Стало быть, он получает золотую медаль!

– Аминь. Дай Господи! – говорит Сарра и набожно закатывает глаза.

– Ну, можно ли с ней разговаривать? – вскипает Давид. – Я хочу ей сделать точный расчёт, а она начинает беседовать с Господом.

– Считай, считай! Кто тебе мешает, математик мой знаменитый? – говорит Сарра таким тоном, что Давид приходит в ещё большее возбуждение и начинает говорить с удвоенной скоростью:

– Итак, при 12 пятёрках он получает золотую медаль. Но что получится, если у него окажется 11 пятёрок и одна четвёрка? Множим 11 на 5. Получаем 55 плюс 4 – 59. Делим на 12 – получаем, но это уж тебе не по силам: тут уж начинаются дроби! Одним словом, не хватает