– Не заперли! Русланчик, ты чудо!

Не помня себя от радости, я вприпрыжку преодолела коридор и выскочила на лестницу. Там-то и столкнулась с Лилией Белоусовой. Каланча волокла стойку с прозрачными пакетиками и тонкими трубочками.

Для Радомира? Лучше бы они отвезли его в больницу!

– Посторонись, – грубо скомандовала Белоусова. – И не забывай, что на мне всегда кулон. Я ловко с ним управляюсь и без раздумья испаряю поганцев.

– Нужна ты мне. Ты жесткая и противная. – И, надув губки, добавила: – Меня Русланчик кормит.

– Ага, конечно.

Высокомерно хмыкнув, она скрылась за одной из дверей. Ступени привели меня в неуютный холл без дверей, но со скелетами борщевиков. А знакомый зал с камином встретил гулким эхо от цоканья домашних туфель по лаковому паркету, что всколыхнуло воспоминания из далекого детства.

Ко мне два раза в неделю приходил учитель музыки, чопорный старикашка. Он заставлял держать спину ровно и смешно крючить пальцы, словно сапсан на охоте. И всякий раз, стоило мне засмеяться, шлепал специальным прутиком по лопаткам. Иногда вместо того, чтобы смотреть в ноты, я разглядывала белые клавиши инструмента. Казалось, что нудный наставник вот-вот рассыплется прахом, и мне не хотелось упустить момент. Тогда он снова применял свой хлыстик, чем грозил угробить мой интерес к музыке. Но я нажаловалась отцу, и больше не видела противного учителя.

Зато по выходным папа лично брался за мое музыкальное образование. Мы соревновались в ловкости пальцев, играли мелодии на скорость и даже сочиняли маленькие веселые песенки. Надо отдать должное предыдущему мучителю, он вдолбил мне основы нотной грамоты. И время с отцом казалось легким и приятным.

Старое фортепиано слегка потрескивало, приветствуя меня, что никогда бы не уловило простое человеческое ухо. Мой слух ныне не заглушался током крови и прочими процессами.

Инструмент дышал только когда на нем играли. Оставленный без присмотра ради интерьера, он грустил и рассыхался. Но как только пальцы пробежали по глянцевым клавишам, послышалась чистая мелодия. Четкая, выровненная, будто синтетическая. Только одна басовая струна чуточку фальшивила, но мне понравилось ее несовершенство. Мелки изъяны одушевляли музыку, наполняли энергией, силой, смыслами. Никакие вылизанные студийные записи не могли сравниться с живым концертом.

Менуэт Баха, «Вальс дождя» Шопена, марш из новомодного балета «Щелкунчик» – все получалось просто, технично, но оттого слишком неестественно, до зубного скрежета правильно. Невыносимо. И я со злостью захлопнула крышку, не в силах добавить в свою игру шероховатости.

– Мне надо в Кафедральный собор! Слышите?! – завопила, подскакивая к окну. – Хочу попробовать сыграть на органе! Он не позволит мне совершенства…

Однажды мне довелось побывать у шпильтиша (от нем. Spieltisch – органная кафедра, пульт с необходимыми клавишами, педалями, рычагами и кнопками. Набор индивидуален на каждом органе) и прикоснуться к мудреным клавишам и рычагам. Я замолотила кулаками по стеклу, вызывая глухой гул в стенах дома. Дождь снова превратился в крупные хлопья снега, чтобы обелить привычную серость города. Даже темный красный кирпич не раскрашивал древние тайны в яркие цвета, лишь редкими каплями в облике Калининграда напоминал о кровавых хозяевах территории.

В пелене непогоды шевелили зелеными лапами туи. Между ними просвечивало поле, где мельтешили охотники и их верные бухгальеры.

– И чего так орешь? – напугала Белоусова с порога. – Завтра Руслан приведет новую партию испытуемых. Поможешь им освоиться. Все просто – чем хуже поведение, тем теснее клетка и ниже этаж. Ты уже испытала на себе щедрость главы и донесешь из первых уст. Чем быстрее вы подружитесь, тем быстрее попадешь в собор. Ясно?